Дионисий Алфёров  как псевдоисторик

(письма о Белом движении)

 

   Письмо 1-е.

 «Дорогой о Господе С.!

   В своем последнем письме ко мне ты вновь возвращаешься к теме о причинах поражения белых в Гражданской войне и с похвалой отзываешься о посвященных этой теме работах Дионисия (Алфёрова), в которых, как ты пишешь, «есть много замечательных и верных мыслей, которые помогают ясно понять, почему Белое движение постигла неудача».

   Не скрою, меня огорчило такое твое, несколько восторженное, отношение к публицистике этого церковного деятеля, которого ты готов избрать себе чуть ли не в учителя. Ведь, о личности и деятельности иеромонаха РПЦЗ Дионисия Алфёрова, именующего себя «епископом Новгородским и Тверским», написано и сказано уже достаточно много. В сети Internet можно отыскать не меньше десятка публикаций, посвященных этому разрушителю Истинной Русской Церкви, организатору, идеологу и фактическому лидеру раскольного сообщества под названием РИПЦ. Тем не менее, несмотря на все разоблачения этой, глубоко аморальной личности, одна сторона деятельности Алфёрова, на которой во многом покоятся его известность и репутация «истинно-православного» христианина, всё ещё остается недостаточно освещенной. Речь идет о претензиях Дионисия Алфёрова на роль историка-публициста, а также крупнейшего знатока  и исследователя Белого движения. Судя по твоим положительным отзывам о его статьях, ты тоже соблазнился Алферовым как «историком» и «идеологом» Белого дела.

    С учетом того, что Дионисий Алфёров не имеет ровным счетом никакого ни научного, ни исторического образования, а равным образом и никакого отношения к Белому движению (он сын и внук коммунистов), его претензии, казалось бы, должны выглядеть совершенно смехотворными. По сравнению с действительно крупными мыслителями Алфёров выглядит жалким пигмеем, и лет 50 назад, когда о людях судили не по внешности, его книжки никто из думающих людей не стал бы и в руки брать. Однако в наше время, когда с помощью денег, рекламы и тому подобных вещей даже в президенты страны можно продвинуть просто шута горохового, уже не приходится удивляться, что и такую посредственность как Алфёров удалось представить в церковных и околоцерковных кругах как непревзойденного гения и крупнейшего историка современности.

   Особенное усердие в рекламе Алфёрова-историка принимают некоторые деятели русского Зарубежья, среди которых выделяется  протодиакон РПЦЗ Герман Иванов-Тринадцатый, доходящий в своем преклонении перед Алфёровым до раболепства. Стараниями этих людей, а также самого Дионисия Алфёрова, обильно рассылающего свои сочинения по обычной почте и через Internet, среди широкой общественности создался образ Алфёрова как вдумчивого и глубоко эрудированного исследователя, в совершенстве владеющего практически любым вопросом русской истории как древней, так и  новейшей. Вот и ты на это попался.

   Наиболее поразительным результатом такой пропаганды писаний Алфёрова явилось то, что этого типичного либерально-масонского мыслителя и классического идейного «февралиста» с республиканско-демократическим мiровоззрением многие стали совершенно искренно воспринимать как идеолога русского консервативного национализма и последовательного монархиста.

    Разбирать все импровизации Алфёрова на исторические темы будет очень утомительно, да и времени у нас с тобой на это нет.  Остановимся только на волнующей и тебя и меня теме, которой Алфёров особенно увлекся в последние 5-6 лет, и которая чаще всего используется для его рекламы и саморекламы - Белом движении. На эту тему Дионисием Алфёровым написан ряд статей: «Белая идея и красная стихия», «В защиту Белого дела», «Русская Церковь в Белой борьбе»; косвенно вопросы Белого движения затрагиваются или хотя бы упоминаются практически в каждой из его работ. Итогом алфёровских изысканий по Белому движению можно считать две его статьи «Читая мемуары генерала Деникина» и «Трагедия Белого движения в Сибири», опубликованные на сайте его поклонника Иванова-Тринадцатого «Вестник Западно-европейской епархии». В этих работах Алфёров, не привнося ничего существенно нового к сделанным ранее выводам, кратко суммирует свои изыскания по проблеме Белого движения.

   Крайняя поверхностность мышления автора и его неодолимая страсть к словоблудию бросаются в глаза читателю этих статей сразу. Например, из статьи «Читая мемуары генерала Деникина» мы узнаем, что «Атмосфера боевого братства, сложившаяся среди Добровольцев, исключала возможность появления у них диктатора, подавляющего всех своим авторитетом ... Деникин был среди Добровольцев лидер, но не диктатор, первый среди равных, но не единственный и исключительный. Его сильная сторона была в коллегиальности…», а в статье «Трагедия Белого Движения в Сибири» читаем такое: «В критические моменты истории при угрозе национальному существованию все государственно-мыслящие народы по примеру древних римлян выдвигали национального вождя – диктатора с большими полномочиями».

   Учитывая, что речь идет об одном и том же явлении - Гражданской войне, и об одном и том же лагере - Белом, становится совершенно непонятным, какова же, в конце концов, природа Белого движения: она «исключала» появление диктатора или, наоборот, как раз требовала такого «диктатора с большими полномочиями»?

   Или вот, типичный образчик алфёровского «анализа», взятый мною из статьи «Трагедия Белого движения в Сибири»:

   «В Сибири помещиков не было, земли было много у всех, крестьянство было в основном зажиточным. И, тем не менее, в ходе борьбы оно в основном поддержало не белых, а большевиков. Почему?»

   В самом деле, почему? Особенно, если учесть, что в Сибири была почти поголовная грамотность, и сослаться на любимое февралистами «народное невежество» невозможно. Вот ответ Алфёрова:

   «Сказался стихийный антигосударственный инстинкт русского крестьянства, веками несущего тяжкое бремя государственных повинностей. Особенно сильным этот инстинкт был в Сибири, в основном заселенной беглыми от государства и сосланными государством… Анархия была более популярна, чем национальная диктатура …»

   Очень «убедительно». Но только для тех, кто не изучал историю. По ходу своих «глубокомысленных» рассуждений Алфёров забыл, что он утверждал выше: наиболее мятежным и недовольным элементом в тылу Белой Сибири были  зажиточные столыпинские переселенцы-аграрники. Алфёров не замечает у себя принципиального противоречия, ибо «зажиточный крестьянин», крестьянин-собственник («кулак») есть как раз «стихийный» государственник, а не анархист-антигосудартсвенник, он сторонник не атаманщины и партизанщины, а твердого государственного порядка (поэтому Столыпин и делал на них ставку). Никогда не может быть у зажиточного крестьянина «антигосударственного инстинкта». Не может. Это исторический факт, наблюдавшийся всегда, везде и при всех исторических режимах. То есть, всё объяснение Алфёрова дутое и искусственное, грубо говоря, притянутое за уши.

   Но это ещё полбеды. Такие взаимоисключающие и безответственные суждения свидетельствуют лишь о несостоятельности автора как исследователя и историка. Гораздо страшнее тот идеологический яд, который Алфёров вливает в души читателя под прикрытием своих псевдомонархических и псевдопатриотических построений.

   Чего стоит, например, такой пассаж (далеко не единственный в его работах) из статьи «Русская Церковь в Белой борьбе»:

   «Действительно, была измена Государю со стороны ряда  высших военных и гражданских чинов, но были и ошибки  самого Государя, назначившего явно непригодных лиц на  ключевые посты при наличии людей верных и твердых. Всё-таки первыми и главными виновниками переворота являются премьер-министр Штюрмер, министр внутренних дел Протопопов, командующий Петроградским военным округом Хабалов и Петроградский градоначальник Балк (а кем они были назначены?)»??

   Слова эти могут принадлежать только духовно слепому человеку. Выходит, по Алфёрову, Царь-мученик ошибся, назначив «непригодных лиц» на «ключевые посты». Вот вам и причина Февраля. Надо понимать, что сам  бы Алфёров подобной ситуации не оплошал, назначил бы «кого следует». Он, как и всякий республиканствующий «монархист», лучше Царя знает, кого и куда следует назначать.

   Уже в этом месте ты, как монархист, должен был бы насторожиться потому, что валить всё на штюрмера-протопопова-распутина - это излюбленный приём февралистов. Особенно подло звучит ехидная фраза, заключенная Алфёровым в скобки, «а кем они были назначены?» с гадким намеком на Государя. Знает ли глумливый Алфёров, что трагедия Государя в том и состояла, что среди преданных Престолу, среди «верных и твердых» было очень мало одаренных людей; эти одаренные люди, «профессионалы своего дела» (как сейчас выражаются) вкупе с нашей общественностью составляли ряды оппозиции Государю и по духу были изменниками. Назначать на государственные посты тайных (и явных) изменников, хотя бы и «профессионалов», Государь, конечно же, не считал возможным и был прав.

   Что значит далее «первыми и главными виновниками переворота» были Штюрмер, Протопопов, Хабалов, Балк (да и Государь, чего уж там)? Слабость власти, дилетантство, нерешительность, малодушие и … открытая измена, подготовка заговора, кровавый мятеж в Петрограде и безкровный мятеж в Ставке - явления всё же разных порядков. Но обвинения Алфёрова, как и все обвинения февралистов, лживы и по существу.

   Штюрмер был образованный чиновник, владевший несколькими европейскими языками. К должности премьера он был, конечно, подготовлен слабо, но он был безусловно предан Государю. Он стал жертвой клеветнической кампании, которая велась против него либерально-демократической общественностью с исключительной силой; ему приписывали, Бог знает, что; обвиняли в немыслимых грехах, в измене; под напором этой клеветы он был в ноябре 1916 года отставлен и к Февралю касательство имеет самое слабое. Его конец был трагическим. Сразу после Февраля 70-ти летнего Штюрмера, страдающего хронической болезнью почек, поместили в одиночку Трубецкого бастиона, где он медленного умирал от голода, холода, побоев охраны и глумления революционной черни.  Он скончался 2 сентября 1917 г., и перед смертью революционные негодяи подвергали его особенно изощренному издевательству: пользуясь тем, что бывший премьер не может уже ни встать с койки, не пошевелиться, солдаты охраны поочередно подходили и мочились ему на лицо. Неужели этот человек «первый и главный» виновник Февраля? Неужели он виновнее Рузского, Гучкова, Милюкова, Алексеева, Керенского и проч.?

   Назначение Протопопова было, конечно, неудачным. Но оно было бы менее неудачным, если бы не лютая ненависть к Протопопову со стороны нашей «общественности», которая считала бывшего товарища Председателя Думы «изменником». Это открыто и повсеместно выражаемое презрение и более сильному человеку не давало бы возможности нормально работать.

   Хабалов в февральские дни проявил нераспорядительность, но не более того. Назначить на место Хабалова боевого, решительного генерала Государь не мог, т.к. он жил интересами фронта и победы, для которых такие генералы были более нужны, и считал недостойным, недопустимым использовать ту же Гвардию в борьбе с внутренним врагом, а не со внешним.

   Балка вообще невозможно обвинить в Феврале. Это был очень опытный администратор, бывший варшавский Градоначальник, переведенный в Петроград за несколько месяцев до Февраля и не успевший из-за этого полностью ознакомиться со столичной обстановкой. В февральские дни он вел себя достойно (особенно при аресте; его, как человека в Петрограде нового, мало кто знал в лицо, он мог легко скрыться, но этого не сделал, а объявил, кто он такой), подчиненная Балку полиция явила образец исполнения долга до конца (в самом буквальном смысле), чего не скажешь о морском министре Григоровиче (тоже «профессионал» своего дела, его очень уважал адм. Колчак), который занял странный «нейтралитет», выпроводил Хабалова из Адмиралтейства и единственный из министров не подвергся аресту.

   Для предотвращения Февраля требовались не назначения неких «верных и твердых» лиц (интересно, что сам Алфёров не называет никаких конкретных имен; если бы он стал называть имена этих «верных и твердых», то разоблачил бы сам себя мгновенно), а элементарная верность Царю и присяге: верность религиозная, идейная, психологическая и фактическая. Не хватило самой главной монархической добродетели - верности, а вовсе не компетентных чиновников. Февраль это - всенародная и всесословная измена (отдельные представители не в счет) национально-государственному историческому призванию России, это отказ от своего предназначения в рамках Божьего замысла о человеческой истории, а вовсе не техническая несостоятельность государственного аппарата.

   С этой точки зрения ясно, что не ошибочные поступки Государя как правителя и не его отречение развязали руки изменникам и определили их действия, а наоборот, измена привела и к тому и к другому.

   Не Штюрмер и Балк, а ген. М.В. Алексеев и ему подобные давно внутренне, в сердце своем изменили своему Государю. И когда ген. Алексеев вел крайне двусмысленные разговоры-переговоры с думскими деятелями (среди которых были и прямые изменники); и когда в кулуарных беседах, иногда даже перед подчиненными, крайне непочтительно выражался о своем Государе; и когда без разбора повторял и распространял сплетни о Распутине (а они на 85-90 % были ложными); и когда возбужденный этими сплетнями вызывающе оскорбительно держал себя с Государыней (его демонстративные неявки на высочайшие завтраки во время приезда Государыни в Ставку), то он уже вел себя как типичный изменник. В февральские дни давно созревшая измена ген. Алексеева (и не только его) просто обнаружилась и из скрытой стала открытой.

   Вот видишь, что открывается, когда вместо восторженного скольжения по поверхности алфёровских текстов мы начинаем более внимательно вчитываться в них и оценивать написанное не с точки зрения изящности слога, а с точки зрения соответствия написанного православно-монархическому мiровоззрению.

   Но Алфёров своими писаниями растлевает не только наше монархическое и национальное правосознание, но он подтачивает и саму основу его - нашу православную христианскую веру.

   Прочтем ещё раз внимательнее концовку алфёровской статьи «Читая мемуары генерала Деникина»:

   «Если верно утверждение, что человеческая культура – это, прежде всего культура духа, то лучшим выражением этой культуры является человеческая личность с ее идеалами, стремлениями, жертвами, которые она способна принести. Книга генерала Деникина является важным свидетельством о том, какого уровня достигла русская духовная культура к началу XX века. Да. Шел процесс разложения и революционного распада, но одновременно шел и противоположный процесс, созревали личности русских героев, ни в чем не уступающих древним, а в чем-то и превосходящих их…»

   Звучит очень красиво и на либеральных гуманистов, вроде того же Германа Иванова-Тринадцатого, должно произвести  возбужденно-восторженное впечатление. Мы же, оставив по совету Свв. Отцов все это нездоровое духовное сладострастие в стороне, посмотрим на это высказывание не с точки зрения разгоряченной плоти, возомнившей себя духом, а с точки зрения учения Церкви.

   Вот уж лучшего саморазоблачения «истинно-православного» епископа не сыскать! Перед нами типичная проповедь антихристианского гуманизма, ибо «лучшим выражением человеческой культуры» является не «человеческая личность с ее идеалами, стремлениями, жертвами, которые она способна принести» (это, повторяю, чистое жидо-масонство), а личность Богочеловека Иисуса Христа.  Книга либерального гуманиста Деникина действительно «важное свидетельство» того, «какого уровня достигла русская духовная культура к началу XX века» в процессе своего расцерковления и омасонивания, а сами алфёровские сочинения являют собой не менее «важное свидетельство» той апостасии, до которой докатились наши современники, именующие себя, страшно сказать, истинно-православными христианами, но уже неспособные отличить подлинного благоухания Духа Святаго от смердящего либерал-масонского зловония, которое источают писания, подобные алфёровским.

   На этом заканчиваю, и хочу ещё только заметить, что вообще-то, идеалом русского православно-верующего человека всегда был не Герой, а Святой, и в этом смысле, как Белое движение, так и его бездумный и неумелый апологет Дионисий Алфёров есть явное выпадение из русской православной и национальной традиции.

   Твой во Христе А.»

 

 

Письмо 2-е.

 

«Дорогой о Господе С.!

     Я был очень рад  получить от тебя ответ, в котором ты, нисколько не обижаясь на высказанные мною в отношении тебя замечания, просишь меня дать развернутый анализ двум статьям Дионисия Алфёрова, масонский душок которых ты поначалу не распознал, -  «Белая идея и красная стихия» и «В защиту Белого дела».

     С удовольствием выполняю твою просьбу.

     Я думаю, у тебя нет сомнений в том, что я, как и ты, считаю Белое Движение последней яркой вспышкой патриотизма русских людей, которого нам ныне так не хватает.  Я, как и ты, с почтением отношусь к памяти павших в рядах Белых армий, ибо они не на словах, а на деле показали всем нам, что значит «жизнь свою положить за друзей своих», и как можно любить Россию ради неё самой. Я, как и ты убежден, что при всех ошибках и неправдах Белого Движения историческими правопреемниками России могут считаться только белые, а никак не красные и их последыши, хотя бы уже по одному тому, что белые вели борьбу за Россию, а красные за ее уничтожение. Наконец, если бы Господь определил мне жить в то время, то я, как и ты примкнул бы к белым, а не к красным, ибо другого выбора у честного человека тогда не было. И, тем не менее, в отличие от тебя я убежден (и надеюсь далее показать это), что Белое Движение не могло спасти Россию, и его историческое поражение закономерно.

    Переходя к разбору алфёровских статей, прежде всего, должен отметить крайнюю небрежность автора в подаче исторического материала и постоянное искажение им фактов.  Например, Алфёров не знает, что ген. Корнилов бежал из плена, не в ноябре, а в августе 1916 г, а Троцкий стал председателем Петроградского совдепа не до корниловского выступления, а лишь в сентябре 1917 г., после освобождения из тюрьмы, в которой он во время корниловского выступления и находился. Точно также вопреки утверждениям Алфёрова  наступление на Петроград в октябре 1917 ген. Краснов начал не по собственной инициативе, а по приказу Керенского, который, кстати, постоянно находился при его отряде. Всё это сам же ген. Краснов и описал в очерке «На внутреннем фронте». Не знает Алфёров и того, что ноябрьский переворот 1918 г. в Омске был совершен не против «социалистического» правительства (в котором было всего два с.-р. и ни одного с.-д.), а против Директории. Правительство осталось на своем месте, и из его состава подверглись аресту лишь два члена (те самые с.-р. Роговский и Аргунов). Адм. Колчак к перевороту не имел никакого отношения: все было совершено возглавителями местного казачества при негласном участии многих офицеров Ставки и некоторых членов правительства, а адм. Колчак был поставлен перед фактом и лишь по настойчивой просьбе членов правительства и в согласии с ними в целях недопущения анархии принял на себя верховную власть и звание Верховнаго Правителя.

    Но эти всё, как говорится, мелочи, хотя и характерные.

   Теперь я хотел бы подробнее остановиться на более существенных утверждениях Алфёрова и основанных на них выводах, которые, по моему мнению, искажают историческую действительность.

   1. О роли генн. Алексеева и Корнилова в событиях февральской революции. Роль эта, увы, неблаговидная. Утверждать, как это делает Алфёров, что участие этих генералов в революции объясняется «чужой искусно сплетенной ложью, а не собственной злой волей» нельзя. И вот почему. Хорошо известно, что клевета и ложь просто так к душам не пристают. Они всегда падают на подготовленную почву. В человеке должна быть какая-то внутренняя предрасположенность к клевете для ее охотного принятия.

   Ген. Алексеев испытывал давнюю неприязнь к Государю. При всяком удобном случае он давал понять Государю, что тот ему, Алексееву «не доверяет», что уже само по себе оскорбительно (кстати, февральские события показали, что Государь как раз слишком доверял Алексееву). Такие, например, вещи как переписка с заведомым врагом Государя Гучковым, открытое обсуждение с чинами Ставки всевозможных сплетен и клеветнических измышлений о Государыне, а также демонстративное уклонение (в угоду «общественности») под предлогом «болезни» от государевых обедов во время приездов в Ставку Государыни (которая, по словам Вырубовой, «мучилась, не зная, что предпринять»), ясно показывают нравственное перерождение души ген. Алексеева. Сознательным заговорщиком он, безусловно, не был. Но все его действия в февральские дни, нравится нам это или нет, однозначно подпадают под понятие измены Государю-Императору, и совершенно непонятно, причем здесь чья-то искусно сплетенная ложь. Мне не хочется тратить время и перечислять все факты, которых к настоящему времени скопилось столь много, что отрицать измену ген. Алексеева в отношении своего Царя невозможно. Если, наконец, учесть, что наш Государь отличался редким обаянием и располагал к себе людей часто после нескольких минут простой беседы, то неспособность ген. Алексеева после столь продолжительного общения с Государем в Ставке преодолеть своих предубеждений к нему свидетельствует именно о «сознательной злой воле». О каком-то несознательном введении в заблуждение в данном случае говорить не приходится [1]. «Исправить содеянное в Феврале» ген. Алексеев никогда не пытался. Например, на совместном заседании Временного Правительства, Главнокомандующих фронтами и верхушки Петроградского совдепа 4 мая (оно было посвящено обсуждению пресловутой «Декларации прав солдата») ген. Алексеев так определил свое отношению к Февралю: «Не думайте, что 5 человек, выступивших здесь [в их числе был и ген. Алексеев - А.К.] не присоединились к революции. Мы искренне присоединились». Вообще в период времени с Февраля по Октябрь он показывал полную лояльность к существующему правительству, ограничиваясь, самое большее, словесными и письменными протестами.

   Что же до ген. Корнилова, то он при всех своих личных честности, мужестве и рыцарственности был, конечно же, чисто республиканским генералом. Он смотрел на Государя и Государыню не как на священных Особ, а как на Верховного правителя Государства и его супругу, которым подобает оказывать соответствующие честь и повиновение, но не более того. Участие его в аресте Государыни несомненный и самый позорный факт его биографии. Да, в этом грязном деле он был подставлен как крайний правительством, но его назначение на пост Главнокомандующего Петроградским военным округом 2 марта по настойчивому желанию Родзянки не было случайным. Родзянко искал решительного, волевого генерала, не монархиста, а республиканца, который помог бы зарождающемуся республиканскому правительству овладеть положением в столице в создавшейся революционной сумятице. В дальнейшем ген. Корнилов показывал полное повиновение правительству[2], взаимодействовал и с совдепом, посетив «военную» комиссию последнего, где заявил, что он против «старого режима».[3] По умонастроению он оставался республиканцем (не в узко-партийном смысле, конечно) до конца своих дней. Его, как и ген. Деникина, можно с полным основанием отнести именно к «февралистам». Доказательство тому: служебный рост этих генералов после Февраля[4]. Ген. Корнилов после побега из плена получил в сентябре 1916 г. под свое командование 25-й армейский корпус в Особой армии, а Февраль возвышает его до Главнокомандующего Округом. После отставки с этого поста ген. Корнилов последовательно занимает должности командующего 8-й армией, Главнокомандующего Юго-Западным фронтом и, наконец, Верховного Главнокомандующего. Сходен путь и ген. Деникина: с должности армейского корпусного командира он сразу становится начальником Штаба при Верховном Главнокомандующем ген. Алексееве, а в дальнейшем занимает посты Главнокомандующего Западным и Главнокомандующего Юго-Западным фронтами. И другие перечисленные Алфёровым генералы, участники корниловского выступления (Лукомский, Марков, Романовский) в служебном отношении только выиграли от Февраля. Например, Лукомский стал вместо генерал-квартирмейстера Ставки, начальником ея Штаба, а Марков, будучи «тенью» ген Деникина, был сначала 2-м генерал-квартирмейстером Ставки,  а потом занимал должности Начальника Штаба Западного и Юго-Западного фронтов.

   Вплоть до корниловского выступления в августе 1917 все эти генералы сохраняли строгую лояльность к Временному Правительству, несмотря на то, что оно в результате кризисов уже дважды меняло свой состав, становясь все более левым. Поэтому когда Алфёров пишет, что «эти генералы попытались исправить содеянное [в Феврале] и выступили против революции», то это не соответствует действительности.

   Им незачем было выступать против Февраля, поскольку никакой трагедии в отречении Государя и приходе к власти ставленников «мировой закулисы» они не увидели. Ни разу потом, и в ходе Гражданской войны, и даже после поражения в ней, ни один из них не сожалел о свершившимся в Феврале (по крайней мере, я не нашел ни одного свидетельства, кроме случайно обороненного ген. Алексеевым признания в том, что он не может себе простить «что поверил в искренность некоторых людей, послушался их и послал телеграмму Главнокомандующим по вопросу отречения государя от Престола») и уж, тем более, не желал каяться в «февральском грехе», поскольку такого греха за собою не признавал. К этой упорной нераскаянности будущих вождей Белого движения я ещё вернусь, ибо в ней кроется один из источников поражения белых.

   2. Теперь же перейду к алфёровскому описанию «корниловского мятежа». Наш «историк» придает ему характер выступления «против февральского масонского Временного правительства». Это совершенно неверно.

   Столкновение ген. Корнилова с Керенским, приведшее к столь печальным для России последствиям, было вызвано резким неприятием генералом «революционно-демократического» курса премьера и его советских сторонников, в котором Корнилов справедливо видел прямой путь к разрушению Армии и России. Это было чисто внутрифевральское, внутриреспубликанское столкновение по вопросу о допустимых пределах революционных преобразований.[5] Ген. Корнилов считал линию Керенского губительной. Но ни о каком отрицании политических последствий Февраля не было и речи. Контрреволюционером ген. Корнилов не был. После своего вступления в должность Верховного Главнокомандующего он в резкой, почти ультимативной форме потребовал от Временного Правительства принятия ряда мер для обуздания большевиков, восстановления боеспособности и самой элементарной дисциплины в Русской Армии, действовавшей на фронте, имея в виду возможность в дальнейшем распространения этих мер на всю территорию страны. Эту задачу ген. Корнилов собирался выполнять совместно с Правительством, а не в борьбе с ним. До самого последнего момента ген. Корнилов рассчитывал на поддержку министра-председателя Керенского. Введение военного положения в Петрограде и окрестностях было полностью согласовано с Правительством на переговорах ген. Корнилова с Савинковым в Ставке 24 августа, т.е. накануне событий. Задача водворения порядка возлагалась на III-й конный корпус ген. Крымова, который подтягивался к столице опять же с согласия Правительства.

   В самый последний момент безконечно ревнивый к своей власти Керенский потерял всякую способность разумно оценивать обстановку и, снедаемый непомерным честолюбием, опасениями утраты своего положения «вождя», и не знаю ещё какими недостойными побуждениями, пошел на разрыв с ген. Корниловым и, воспользовавшись первым подходящим случаем, объявил генерала «мятежником», тайно подготовлявшим свержение «законной власти», отрешил его от должности, чему ген. Корнилов не подчинился и т.д. Никакого «мятежа» ген. Корнилов не поднимал, а стал жертвой недостойных политических интриг Керенского. «Молниеносный» разгром его выступления лучше доказательство тому.

    В связи с этим нужно коснуться роли ген. Крымова, которому Алфёров приписывает, чуть ли не сознательный срыв выступление ген. Корнилова. Неудача последнего связана вовсе не с предательством Крымова, а с полной неожиданностью обстановки, создавшейся после объявления «измены» ген. Корнилова, который был захвачен этим известием врасплох. Войска III-го Конного корпуса двигались на Петроград для защиты Временного правительства от большевиков, как это и разъяснялось чинам корпуса. После разрыва Керенского с Корниловым ген. Крымов призвал войска сохранять верность Верховному Главнокомандующему, но, убедившись в их неготовности и нежелании сражаться, а потом и выходе из повиновения, он в отчаянии покончил с собой, чего бы никогда не сделал, если бы действительно имел целью сорвать выступление ген. Корнилова.[6] Ему скорее было свойственно желание «переусердствовать», чем стремление препятствовать борьбе ген. Корнилова. Поэтому, не стоит  отчислять ген. Крымова от Белого Движения. Напротив, он яркий представитель тех его участников, которые смотрели на русскую государственность без всякого понимания того, что в ея основе должны лежать Вера и Самодержавие.

    3. О монархизме участников белого движения. Этот монархизм следует признать весьма условным. Чаще всего, увы, он не шел дальше публичного распевания Национального Гимна «Боже, Царя храни!» с одновременным распиванием спиртных напитков в трактирах и ресторанах. Подлинных, непоказных монархистов (опять же не в узко-партийном смысле) в Белом Движении очень незначительный процент. Среди генералитета их число ограничивается тем списком, который Алфёров приводит в своей статье. К нему можно добавит ещё 5-6 имен, едва ли более. При этом монархизм, скажем ген. Иванова, заявившего после ареста в Киеве в середине марта «о своей готовности служить и впредь отечеству, ныне усугубляемой сознанием и ожиданием тех благ, которые может дать новый государственный строй», лично мне представляется весьма сомнительным.[7]

   Среди же офицерства старшего, а также младшего (между последними немалую долю составляли прапорщики выпуска 16-17 гг., а это почти сплошь выходцы из семей либеральной и социалистической интеллигенции) и рядовых бойцов монархистов было ещё меньше. Это едва ли не поголовно «республиканцы». Возьми воспоминания рядовых участников Белой борьбы, во множестве опубликованные в последние годы, в которых нет глубокомысленных политических рассуждений и обобщений, а просто описывается служба, быт, бои, фронтовые и тыловые будни добровольцев, где есть масса живых, невыдуманных зарисовок, и тебе сразу станет ясно, что монархизм, как сердечный и душевный уклад, как умонастроение в Белой армии отсутствовал.[8]

   Конечно, о монархизме белых писали многие, например ген. Деникин в своих «Очерках русской смуты» говорит о том, что «громадное большинство командного состава [Добровольческой армии - А.К.] было монархистами». Но это с его, ген. Деникина точки зрения, понимавшего монархизм весьма по-либеральному. В тех же «Очерках…», написанных не в 17-м году, когда у людей всё помутилось в головах, а 5 лет спустя, он безответственно пишет о «липкой паутине грязи, распутства, преступлений», которая «ткалась в Царском Селе», о «грязи, которая покрыла министерские палаты и интимные царские покои, куда имел доступ грязный, циничный «возжигатель лампад», который «доспевал» министров», о том, что «Государь под влиянием кругов императрицы и Распутина решил принять на себя верховное Командование армией», т.е. повторяет все те расхожие либеральные штампы, которые сейчас просто больно и стыдно читать. О мученической кончине Государя ген. Деникин пишет, что ею он «заплатил за все вольные или невольные прегрешения против русского народа».

   Естественно, что для человека с такими взглядами «монархистами» оказываются какие-нибудь Гучков, Пуришкевич или Шульгин. Поэтому очень важно понимать, что когда в воспоминаниях участников Белого Движения упоминается о том или другом человеке, что он «монархист», то это может совершенно не соответствовать действительности, поскольку сам автор воспоминаний очень часто о подлинной монархии имеет очень смутное представление. Вообще, «республиканское»  мировоззрение участников Белого Движения и добровольческий характер последнего тесно связаны, ибо способность самостоятельно, не ожидая указания сверху, принять ответственное решение и добровольно его выполнять, за редкими исключениями свойственна  республиканской, а не монархической психологии, для которой немыслимо что-либо творить по своей воле, если на то есть (или пока ещё нет) ясно выраженная воля Государя.[9]

    Конечно, в изгнании, в 20-30-е годы многое было переосмыслено, и монархизм для многих стал сознательным, в подлинном, а не в опошленном революцией значении этого слова. Но вряд ли стоит переоценивать размах этого явления. Посмотрите безпристрастно на ту жалкую суету, которая велась вокруг «Императора» Вел. Кн. Кирилла Владимировича и «Вождя» Вел. Кн. Николая Николаевича. О первом неприятно даже и говорить. Его приход в Думу 1-го марта во главе подчиненного ему Гвардейского Флотского экипажа под красным знаменем, это не просто акт открытой измены, а нравственно низкий, безчестный поступок, которой должен был оттолкнуть от него любого порядочного человека. Однако, в Зарубежье Кирилл Владимирович имел массу сторонников, которые искренно его поддерживали. Какова цена их монархизма? Я бы смело сказал - нулевая. Ну, а что до Вел. Кн. Николая Николаевича … Теперь, когда становится доступным все больше и больше исторических материалов, с горечью приходится признавать, что в государственных делах этим человеком ничего кроме непомерного честолюбия не руководило. Его отношение к Государыне иначе как безчестным назвать нельзя.[10] Его поступки в отношении Государя, мягко говоря, верноподданническими также не назовешь. В отречении Николая II Вел. Кн. сыграл роль недостойную. Судя по всему, в тот момент он увидел возможность вновь вернуть себе утерянный им пост Верховного Главнокомандующего и только этим соображением и руководствовался, подталкивая Государя к отречению. Главное - ни разу после он не раскаивался и не сожалел о содеянном. И вдвойне горько, что лучшие наши люди (например, ген. Врангель, проф. И.А. Ильин), уже находясь в эмиграции, «ориентировались» на Великого Князя, почитая его каким-то столпом монархизма. Нашло тогда видимо на всех русских людей какое-то помрачение. Поэтому, приводимые Алфёровым 85 % сочувствующих монархии, едва ли отражают совершившийся в душах людей поворот к монархическому правосознанию. Цифра эта должна быть уменьшена раз в 10.

    4. О стихийности в революции и отношении народа к белым. Я не могу согласиться с алфёровской постановкой вопроса, заключающейся в том, что русский народ, соблазненный «свободами» и возможностью безнаказанно грешить, не поддержал белых, в чем и была главная причина поражения Белого Движения и даже, как пишет Алфёров, «всей русской трагедии ХХ века».

    Революционная стихия это, конечно, страшная сила. Но стихия или, проще говоря, толпа никогда ничего не решала и не могла решить в исторических событиях. В истории решающую роль всегда играет активное меньшинство, составляющее едва ли более 5 % населения страны, а толпа просто следует за тем, кто кажется ей более привлекательным, а часто просто за более сильным, за тем, кто одолевает. И в этом смысле Гражданскую войну мы должны воспринимать как вооруженную борьбу русских патриотов (белых) с марксистами-интернационалистами (красными) на фоне разбушевавшегося океана народной стихии, по отношению к которой обе борющиеся группировки составляли численно очень незначительную величину. Эта народная толпа в зависимости от обстановки примыкала то к нам, то к большевикам, но ни мы, ни они не могли рассчитывать на ея твердую поддержку. Это верно, что развращенной революцией толпе очень нравилась большевистская вседозволенность и возможность жить, удовлетворяя свои самые низменные страсти. Но с другой стороны ей очень не нравились ЧК, насильственная мобилизация в РККА, повсеместный голод, тиф и отбор «излишков» хлеба продотрядами, что сопровождалось непрерывными восстаниями с 1918 по 1922 год. Во всех этих случаях «стихия» оборачивалась против красных.

    Вообще, когда большевики занимались разрушением Русского Государства, «стихия» была за них, но когда в ходе той же Гражданской войны они стали организовывать свое собственное тоталитарное государство, которое тоже предусматривает известную дисциплину, подчинение и повиновение начальству, то «красную стихию», якобы сочувствовавшую большевизму, приходилось приводить к порядку самым безчеловечным, жесточайшим террором, не виданным дотоле в истории. То, что ставку нельзя делать на «стихию», красные поняли очень рано. Именно поражения, наносимые малочисленными, но дисциплинированными белыми отрядами, превосходящим их численно на порядок разнузданным красногвардейским бандам (зимой 17/18 гг. на Дону и в 1-м Кубанском походе), вынудили большевиков отказаться от ставки на «стихию». Она просто несовместима с тоталитарным государством, которое не допускает не только никакого своеволия, но даже и самостоятельной мысли. Поэтому Ленин и Троцкий очень быстро поняли, что «стихийность» хороша, когда она направлена на разрушение, и совершенно нетерпима в грядущем коммунизме.

    С другой стороны приход белых сопровождался  не только возвращением нетерпимого для толпы «начальства».[11] Белые приносили нормальные суд, школу, медицинскую помощь и возможность безпрепятственно торговать теми же «излишками» на городских базарах. Голод на занятых нами местностях отсутствовал. Денежное обращение и транспорт при всех недостатках стояли гораздо выше большевицких. Все эти явления не могли не быть привлекательны толпе.[12] Поэтому исход вооруженной борьбы белых с красными определили не стихийные шатания народной толпы. Вооруженным воплощением последней были, конечно, не белые и не красные, а зелёные. Гораздо правильнее утверждать, что борьба белых с красными протекала при полном равнодушии или расчетливом ожидании подавляющего большинства населения России, желающего только примкнуть к победителю и продолжать свою «спокойную» жизнь.

   Поэтому не верен вывод Алфёрова, что красное дело «обращалось к низменным человеческим страстям и соблазняло земным раем в случае победы». Все это очень вожделенно для толпы, но сражаться за это она никогда не будет,[13] предпочитая всё это получить даром, а если такой возможности нет, то будет дезертировать. Самое большее, на что можно рассчитывать, это соблазнить эту толпу на однократный вооруженный грабеж, но никакими посулами (ни самыми возвышенными, ни самыми низменными) ее нельзя  убедить воевать (т.е. нести ежедневную тяжёлую боевую службу). Мне представляется что ген. Деникин близок к истине, когда пишет, что «мы слишком злоупотребляем элементом стихийности как оправданием многих явлений революции…».

    Коммунизм и ГУЛАГ - это действительно Божья кара русскому народу, но бедствие это постигло нас вовсе не за отказ «отозваться на призыв Белого Движения», а за Февраль, за отказ от своего исторического призвания. Что же до отношения народа к белым, то она весьма точно описывается формулой сочувствие, но не содействие. К красным же народ не имел ни малейшего сочувствия и подавно не желал им содействовать. А иначе из 3,5 миллионной Красной армии (осень 1919 г.) не находилось бы в тылу «для поддержания революционного порядка» 2,5 млн. солдат.[14] Иначе не работали бы на полную мощь ЧК и ЧОН, уничтожая русских людей тысячами ежедневно.[15] Иначе не потребовалось красным заводить в Москве Комитет по борьбе с дезертирством, которое всегда было повальным, и за которое этот комитет безпощадно карал смертью, взятием в заложники семьи дезертира (или разстрелом ее, если человек бежал не в тыл, а по ту сторону фронта). И если при всех зверствах большевиков народное сочувствие к нам не перешло в содействие, то не только и даже не столько разнузданность народной толпы тому причиной. В конце концов, в условиях Гражданской войны более чем на сочувствие ни одна из противоборствующих сторон рассчитывать не имеет права[16].

    Гражданская война, что бы там ни говорить, это братоубийство, т.е. состояние противоестественное, поэтому огромное большинство населения инстинктивно стремиться уклониться от этой борьбы. Для добровольного участия в такой войне требуется либо высочайшее чувство патриотизма и ответственности за судьбу своей Родины (как у белых), либо полное порабощение души сатанинскими началами (как у красных, нашедшее свое высшее воплощение у палачей ЧК). Ясно, что этими качествами будет обладать заведомое меньшинство населения. Поэтому когда тот же ген. Деникин в оправдание поражения ссылается на отсутствие патриотизма у простого народа, то это недостойный приём, и позднее я покажу, почему это так.

    Мне также представляется неправильным, противопоставляя белых красным, говорить о борьбе идеи и стихии. «Красное» движение это отнюдь не стихийное, а очень продуманное, организованное движение, имевшее свою «идею», программу и политическую партию задолго до революции и Гражданской войны. Белое же Движение было борьбой не за идею, а просто за Россию, было скорее совестным порывом сердца, и осмыслило идейные основы своей борьбы уже в изгнании, многие годы спустя.

    5. О роли масонства в Белом Движении и вообще о зависимости последнего от закулисных сил. Алфёров пишет, что «масонство, внедрившееся в Белое Движение … не смогло поставить его под свой контроль». Это утверждение является  ошибочным, уже хотя бы только потому, что по масонским понятиям - внедриться, это уже и значит, в определенной мере поставить под контроль. Наша зависимость от иноземных и нерусских сил в ходе Гражданской войны была слишком явной, чтобы ее не замечать[17].

    Прежде всего, это касается поставок иностранными державами вооружения и военного имущества, которые мы могли получить только от них по причине того, что наши военные склады и подавляющее большинство военных заводов остались на территориях, занятых большевиками. Но любая военная помощь (от танков до солдатских подштанников) оказывалась союзниками под условием  громогласных заявлений о «демократическом курсе» белых правительств. Заявления эти делались постоянно всеми нашими правительствами, они содержали полный набор «либерально-демократических» принципов, выполнение которых обезпечило бы гибель исторической России гарантированно. В некоторых случаях мiровая закулиса требовала не только словесных заверений, но и осуществления их на деле. Фактически военными поставками «союзники» и, стоявшие за их спинами мiровые силы зла (среди которых виднейшая роль принадлежала масонству), держали нас за горло. Та же картина наблюдалась и в вопросе о международном признании белых правительств. Ни один из белых вождей не нашел в себе мужества отвергнуть домогательства иностранных держав, обусловливавших свое признание изданием разного рода деклараций о «народоправстве», соблюдении в будущей России «прав национальных меньшинств» и т.п. либеральной галиматье, а наоборот шел навстречу этим домогательствам.  Если это и не есть полный контроль, то и независимостью назвать это никак нельзя. Во всяком случае, это та несамостоятельность, больше которой мiровой закулисе часто и не нужно. Полного контроля и подчинения она ищет очень редко.

    Но кроме этой косвенной зависимости нельзя не видеть, что и на деле белые правительства сплошь состояли из «февралистов» (в том числе и масонов), т.е. людей для которых борьба с большевиками при всех обстоятельствах не должна была привести к отмене «завоеваний» Февраля.  Дионисий Алфёров пишет, что роль правительств была вспомогательной, и не они определяли направление и цели борьбы. Во-первых, это верно лишь отчасти, потому что в руках этих правительств находилась организация жизни в тылу, а в Гражданской войне тыл имеет ничуть не меньшее значение, чем фронт. А во-вторых, и это главное, кто как не эти полумасонские-полуфевральские правительства должны были бы заняться обустройством русского государства после освобождения России от большевиков. Наши вожди от этой задачи отказались сознательно («непредрешенчество»[18]). Ген. Деникин, например, в полушутливой форме так говорил посетившим его представителям к.-д. партии, которые требовали от него объявить свою «программу»: «моя программа сводится к тому, что восстановить Россию, а потом сажать капусту». Шутки шутками, но в этих словах содержится не что иное, как сознательная готовность отдать плоды победы над красными кому угодно, хотя бы и закулисным политиканам, чья деятельность уже однажды погубила Россию. Будущие судьбы страны спокойно отдавались в руки людей, которые либо прямо действовали по указке врагов России, либо искренне полагали, что «неискаженный» Февраль - это и есть высшее благо для нее. 

    И тот факт, что эти правительства оказались «февралистскими», несмотря на то, что их персональный состав лично подбирался ген. Деникиным, адм. Колчаком и бар. Врангелем, как раз и доказывает политическую близорукость наших вождей. Обмануть-то их (вопреки тому, что утверждает Алфёров) как раз и было легко, и именно в силу их принадлежности к военной среде, которая очень плохо разбиралась в закулисных политических комбинациях. У наших вождей была острая неприязнь к социалистам левого толка. Их «нажиму и посулам», как пишет Алфёров, они действительно не поддавались. Но согласись, что кроме социалистов у России достаточно врагов и других оттенков, которых белые не умели распознавать.

    И в связи с этим к вопросу о том на кого: на красных или на белых сделало в Гражданской войне ставку мiровое масонство. Ответ здесь может быть один: мiровое масонство однозначно сделало ставку на сокрушение Русской Монархии. Эта цель была достигнута ещё в ходе Мiровой войны. После этого, после взятия «Удерживающего» мiровую закулису в принципе устраивал и «красный» и «белый» вариант, лишь бы не один из них не привел к восстановлению  русского Православного Царства. И далее я покажу, почему с этой точки зрения мiровому масонству нечего было опасаться победы белых. Поэтому оно расчетливо поддерживало то нас, то большевиков, имея главной целью нанести России как можно больший ущерб.

    6. Наконец о связи Белого Движения с Русской Церковью. В этом вопросе я разбираюсь слабо. Но, по моему мнению, Белое Движение в лице его вождей союза с Церковью не искало. Считалось, что Россия, за которую ведется борьба, сама по себе, а Церковь сама по себе. Собственно христианские идеи в основу Белого Движения никогда не клались. Но и Церковь наша в те годы была безнадежно больна «феврализмом» и потому фундаментом борьбы с красными едва ли смогла бы послужить. Отношение наших иерархов и даже Поместного Собора (а это уже голос всей полноты Церкви) к февральской катастрофе, аресту и гибели Государя  ныне уже хорошо известно. Не хочется вновь приводить известные факты или высказывания церковных деятелей, которые показывают, что при тогдашней духовной незрячести и немощи Церкви благословение ею Белого Движения вряд ли бы помогло последнему.

 

    Теперь, подходя ближе к рассмотрению причин поражения белых, необходимо остановиться на мировоззрении  участников Белого Движения, в особенности его вождей. Их взгляды, о которых мы знаем достаточно хорошо, имели определяющее значение, потому что в ходе Гражданской войны Белое Движение свелось к вооруженной борьбе с большевиками, решающая роль в которой принадлежала Армии. Но Армия по своей структуре глубоко иерархична, и позиция вождя Армии часто весомее  желаний десятков и сотен тысяч его подчиненных[19] (разумеется, если  в Армии сохраняется хоть какое-то подобие дисциплины).

      При первом же самом беглом ознакомлении с воззрениями вождей Белого Движения становится ясно, что это движение было начато людьми, которые в глубине души примирились с Февралем. Падение православной Монархии не воспринималось ими как нечто непоправимое, невосполнимое, без чего историческое бытие русского народа не может продолжаться. Они вполне искренно считали, что существование России просто продолжится в какой-то иной форме. А между тем, безполезно начинать борьбу за Россию, не имея ввиду возстановить ее как Православное Царство.

    Ни ген. Корнилов, ни ген. Алексеев, ни ген. Деникин, ни адм. Колчак, в значительной мере даже и ген. Врангель не понимали того, что только монархия (притом подлинная, а не показная, декоративная) построила Империю, что Россия может расти и развиваться только как Православное Царство, с падением которого неизбежно должна, не задерживаясь ни на каких промежуточных ступенях, скатиться в пропасть большевизма.

   Практически такое мировоззрение проявлялось в следующем:

 

1)     Все революционное зло приписывалось Октябрю, без понимания того, что Октябрь порожден Февралем;

2)     Россия стала пониматься как самодостаточная, высшая ценность в отрыве от понятий о Вере и Монархии, без которых Россия немыслима;

3)     Вопрос о государственном устройстве России после свержения большевиков сознательно обходился. Была выдвинута формула «непредрешенчества», согласно которой русский народ сам должен был определить будущую форму правления.

 

   Рассмотрим подробнее эти три положения, последовательное применение которых погубило Белое Движение.

 

    1. Крушение исторической России (и Алфёров правильно пишет об этом со ссылкой на Солженицына) произошло не в Октябре, а в Феврале. Причем свершилась не какая-нибудь, как пишут в советских учебниках, «смена общественно-политического строя», а произошло событие эпохального, апокалиптического масштаба - был «взят от среды Удерживающий».  Тогда, конечно, осознать религиозный смысл совершающегося было трудно, и винить  вождей Белого Движения за отсутствие духовной прозорливости нельзя.[20] Но понять, что Октябрь и Февраль это два звена одной цепи и, что никакая борьба с большевизмом, которая (хотя бы частично) признает Февраль, не будет иметь успеха, это, повторяю, понять было можно.[21] Белое Движение отрицало всю ложь революции, кроме самой главной: оно признавало падение православного Царства. Белое Движение - это попытка осуществить «чистый» Февраль - без керенщины, без совдепов, без грабежей и насилий, без «декларации прав солдата» и приказа №1, без «мира без аннексий и контрибуций», без подыгрывания сепаратизмам и национализмам, без нового стиля и новой орфографии, без красного знамени и, конечно, без красного Октября и его последствий. И неудача этой попытки доказала, что никакой другой альтернативы большевизму кроме Православной Самодержавной монархии не существует. Белое движение вовлекло в свою орбиту людей, которые никак не хотели признать, что февральская катастрофа неизбежно должна привести к большевизму. Свою борьбу против большевиков они не хотели распространить до борьбы с Февралем. Такую борьбу можно уподобить срезанию сорняков, с оставлением в земле их корней. Понятно, что таким путем очистить нашу родину от заполонившего её «красного» бурьяна было нельзя.

     Всякий, принявший Февраль, неизбежно должен принять и Октябрь.[22] Утверждать иное - значит обманывать себя. Оставаясь в рамках Февраля, нет никаких оснований считать советскую власть незаконной.[23] Нет у нас в таком случае и никаких оснований осуждать генералов и офицеров, перебежавших к большевикам. Они в таком случае просто «исполняли свой долг», «служили Отечеству» при Царе ли, при Временном правительстве ли или при большевиках. Победить красных было возможно только в том случае, если бы их абсолютной лжи была бы противопоставлена полная правда, а не лукавая полуправда. Надо было покаяться в «февральском грехе», совершенном всеми вместе и каждым в отдельности, начиная от Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего ген. Алексеева[24] и Святейшего Синода, отменившего молитвы за Государя, до унтера Волынского полка Кирпичникова и какого-нибудь деревенского попа, который вышеозначенное постановление Синода исполнил. Этого сделано не было. В грехе Февраля не раскаялся никто.[25]

    В крушении России многие были готовы винить кого-угодно: большевиков, немцев, чехов, эсеров, союзников, своих вождей, интеллигенцию, простой народ, Керенского, Распутина, Милюкова, Гучкова, Государыню и т. д. только не себя самих. Даже в 1922 г., после поражения и изгнания ген. Деникин записал в своих «Очерках…» о себе и других основателях Белого Движения: «то русское офицерство, с которым я был единомышлен, не хотело отнюдь отмены революции [февральской - А.К.]». Теперь можно только скорбеть о таком умонастроении наших вождей, которое полагает, что без покаяния за Февраль Господь будет помогать нам в борьбе с большевиками. Совершив отступничество  в Феврале, и не раскаявшись в нём, мы были обречены на поражение в Гражданской войне. Образно говоря, тот уличный бой, который вел на Литейном проспекте 27 февраля 1917 г. полковник Кутепов, первый бой Гражданской войны, был в то же время и  последним боем, в котором могла быть одержана победа над революцией.

     Поэтому бороться с большевиками, признавая правомочность совершившегося в Феврале, безнадежное дело. Это попытка совместить несовместимое: не отказываясь от революции, избежать «нежелательных» ее последствий, которые, однако, неизбежно должны наступить, как неизбежно появление трупных пятен на теле умершего человека.

     Белое Движение убедительное свидетельство невозможности победы над революцией на путях признания последней. И здесь я опять не соглашусь с алфёровским утверждением о том, что в ходе Гражданской войны Белое Движение постепенно изживало остатки «феврализма». Пример Алфёрова о смене Уфимской директории правительством адм. Колчака, а его Земским Собором 1922 г. во Владивостоке, как пример «поправения» Белого Движения представляется мне неубедительным. Сделанный Алфёровым вывод был бы верен, если бы между этими тремя правительствами существовала внутренняя преемственность[26]. Этого не было. Правильнее посмотреть за изменениями правительственного курса в один период белой борьбы. Тогда получится совершенно иная картина. Ген. Деникин начинал как единоличный правитель на Юге России, имевший при себе правительство, ответственное только перед ним, а в начале 1920 г, потерпев серьезные военные неудачи, стал сдавать позицию за позицией: сначала учредил «Совещание по законодательным предположениям», затем пошел на ряд поблажек самостийному казачеству (особенно жалко выглядевших после проявленной им твердости при обуздании большевиствующей Кубанской Рады в октябре-ноябре 1919 г.) в общем, вступил на погибельную дорожку «уступок», которая, в конце концов, привела к созданию «ответственного министерства» с фактическим самоупразднением диктатуры Главнокомандующего, в ведении которого оставались чисто военные вопросы.

    Этот гибельный путь естественно ничего не спас, самостийников не умиротворил, развал фронта не предотвратил, а лишь уничтожил последние остатки доверия к Ген. Деникину в армии. Подобно и адм. Колчак для исправления неудач на фронте прибег к ограничению диктатуры в тылу, объявил о созыве «Государственного Земского совещания» (та же Учредилка под благовидной вывеской), заменил премьер-министра Вологодского «левым» Пепеляевым (который по вступлении в должность начал переговоры с полубольшевицкой оппозицией о вхождении в кабинет) т. е. предпринял как раз те никуда негодные меры из демократического арсенала, которые могли лишь ускорить гибель. Неудачи в борьбе с большевиками вожди Белого Движения пытались исправить именно такими мерами, которые уже в свое время привели к воцарению большевизма. Это свидетельствует с одной стороны о непонимании ими причин и истоков охватившей Россию смуты, а с другой стороны подтверждают безсилие Февраля перед Октябрем[27].

    Белое Движение это движение той части русского общества, которое искренно любило Россию, но при этом приняло (признало) революцию и Февраль, Россию собственно и погубивших. В этом я вижу главный источник всех неразрешимых противоречий Белого Движения и основную причину его поражения и трагического конца. Что же до ген. Врангеля, то он, как это не покажется тебе странным, пошел по этому пути ещё дальше. На его политику в 1920 г. у нас сложился очень благожелательный взгляд. Считается, что ген. Врангель предпринял как раз те меры, которые, будучи осуществлены вовремя, обезпечили бы победу над большевиками. В действительности же основная мысль ген. Врангеля лежала в неверной плоскости, и его реформы - это попытка перехватить в деле революционных преобразований инициативу  у большевиков, лишив силы и привлекательности их заманчивые обещания, т.е. попытка действовать на путях признания революции. Но на путях признания революции спасти Россию было нельзя, поскольку гибель России как раз и принесла революция. Россию могла спасти только реставрация, понимаемая, конечно, не только внешне и формально, а и духовно.[28]

 

      2. Русский народ имеет исключительную историю в том смысле, что свою государственность (и неразрывно связанный с нею патриотизм) он получил как итог принятия христианской веры и монархического образа правления. Собственно говоря, историческое русское государство, Историческая Россия основана Православной верой и самодержавной Монархией, и вне их она просто не мыслима. Все это обобщенно выражено в нашей известной триаде «Православие, Самодержавие, Народность» и воинском призыве «За Веру, Царя и Отечество!», причем последовательность слагаемых этих призывов отнюдь не является случайной: во главу угла ставится Вера, естественным дополнением которой становится Монархия, и уже на их основе складывается Отечество и органически вырастает русский патриотизм («народность»).

     Победить красных, восставших на Историческую Россию, могут только те, кто верен этой Исторической России, которая есть Самодержавная монархия, ограждающая Православную веру русского народа и способствующая его вхождению в Царство Небесное, а также его земному благоустройству, если последнее не противоречит первому.

       Так ли белые понимали Россию?  Ген. Врангель, наиболее трезвый из всех наших вождей, так объясняет задачи белой борьбы: «революция разорвала два прежде связанных понятия о родине и о монархизме, и нужна длительная работа, чтобы в народном сознании оба эти понятия вновь слились воедино. Пока этот неизбежный процесс не завершится, … пока оба эти понятия не станут вновь однородными, … Армия будет жить только идеей Родины, считая, что ее восстановление является реальной, первоочередной задачей. ... Идея служения родине сама по себе так велика, диктуемые задачи так многообразны, что в ней, в этой всем понятной идее, надо искать то начало, которое должно объединить Армию, народ и все государственно-мыспящие и любящие родину элементы [курсив везде мой - А.К.].»

     Ген. Врангель сознательно или неосознанно из триединой формулы «За Веру, Царя и Отечество!» оставляет только последнее слагаемое[29]. Показательно, что и ген. Деникин, расходившийся с ген. Врангелем почти во всем, держался таких же взглядов на Белое Движение.  Когда вопрос о целях борьбы остро встал в Добровольческой армии (май-июнь 1918 г.), ген. Деникин выразился кратко и четко: «Я веду борьбу только за Россию». Через 1,5 года, уже накануне крушения, на заседании Верховного Круга в Екатеринодаре он повторил: «Форма правления для меня вопрос второстепенный…Но нисколько не насилуя совесть, я считаю возможным честно служить России при монархии и при республике».[30] Ген. Врангель и ген. Деникин лишь словесно выразили то, что являлось подсознательным убеждением большинства белых вождей и воинов. И Вера, и Царь не воспринимались белыми как самодостаточные ценности, а рассматривались лишь как часть России, как ея составляющие.

    Промыслом Божиим в ходе Гражданской войны в России решался вопрос - можно ли бороться за Россию, оставляя в стороне ее православие и самодержавие. Можно ли из призыва «За Веру, Царя и Отечество!» оставить только последнее слагаемое? Ответ дан отрицательный. Россия без Царя Богу не нужна. Россия пусть и с царем, но без Христа Богу не нужна тоже. Борьба «просто за Россию», которая мыслится чем-то отличным от православного Царства, безнадежна. Победителями в такой борьбе будут большевики - последовательные безбожники, отвергнувшие власть царя и уже, как следствие, возненавидевшие Россию.

      Россия будет существовать только как христианское Православное Царство  или не будет существовать вообще. Поэтому всякая борьба за Россию должна быть борьбой за Православную Монархию. Белое Движение предприняло попытку создать какую-то иную Россию и потерпело неудачу. Никакое движение, какими бы искренними побуждениями оно не руководилось, не сможет возродить Россию, если оно будет отрицать безусловную необходимость для существования России православной самодержавной монархии, и трагический исход Белого Движения - одно из самых ярких доказательств того, что Россия может существовать только в такой форме, а иначе в ней воцаряется большевизм «красного», «желтого» или иных оттенков. И не революция, как считал ген. Врангель, разорвала понятия родины и монархии, а, наоборот, искусственный разрыв этих понятий в сердцах и душах русских людей (и в первую очередь нашего образованного слоя, к которому относились и военные) привел к катастрофической революции. Этот отрыв понятия Отечества от понятий о Вере и Царе и даже какое-то противопоставление первого последним наиболее поразительное место белого мировоззрения. Ту окрыленность, которое русское офицерство испытало при первом известии о февральском перевороте в надежде, что он даст возможность успешно закончить войну[31], сейчас просто изумляет, ибо кажется совершенно безспорным и очевидным, что именно Февраль уничтожал все имевшиеся предпосылки для победоносного окончания войны. Сейчас у нас просто не вмещается в голове, как можно было возлагать надежды на то, что переворот, который нес России сущую гибель, послужит ей во благо. Но такой вывод является естественным следствием разрыва триады «За Веру, Царя и Отечество!»  и совсем неудивителен для людей, которые искренно не понимают, что без Православного Царя не только война и победа утрачивают всякий смысл, но и само историческое бытие России становится невозможным.

    И если даже в изгнании непонимание этого сохранил самый выдающийся из белых вождей, то становится ясным, что Белое Движение не могло излечить Россию потому, что страдало теми же болезнями, которые убивали её: слабой религиозностью и отсутствием настоящего монархического правосознания.

    Отсюда и неправильное понимание народного патриотизма. Ген. Деникин жалуется на отсутствие народного патриотизма, которое якобы помешало ему, Деникину «победоносно закончить» Великую войну, а затем освободить Россию от большевиков. Но понимал ли он и его сподвижники, что патриотизм покоится на православной вере и монархическом правосознании и, что русский народ, лишенный Веры и Царя, неизбежно должен лишиться понятия о совести, чести и долге и, как следствие, любви к Родине? В возглавляемой им борьбе ген. Деникин эти понятия о Вере и Царе отнюдь не хотел ставить во главу угла. Он призывал «бороться просто за Россию». Но для простолюдина, который не может в отличие от образованного человека понимать Родину не только сердцем, но и рассудком, эти слова вне Веры и Царя ничего не значат.[32]

    Без Христа и Царя для русского человека Россия - отвлеченное понятие. Ген. Деникин «забыл», что в июле 1914 года тот самый народный патриотизм, на отсутствие которого он сетует, проявился глубоко и сильно (90 % подлежащих мобилизации явились к воинским начальникам добровольно, не дожидаясь повесток). Куда же он подевался 5 лет спустя? Русский человек знал Царя и шел за ним; на этом покоился и его патриотизм. Когда же при соучастии единомышленников ген. Деникина у нас Царя не стало, то за ген. Деникиным народ не пошел, потому что в его глазах никакой генерал, пусть и «царский» (хотя какой же ты «царский», если Царя больше нет?) Царя заменить не может. Помнишь, у Достоевского: «если Бога нет, то какой же я после этого капитан?». Так и здесь: если Царя нет, то какой же ты после этого генерал?

     Мне вообще очень непонятно это стремление Алфёрова основную вину за сатанинскую революцию возложить на русский народ, а не его ведущий слой. Вина народная в воцарении большевизма не слишком велика и по-человечески вполне объяснима. Да, народ развратился. Но ведь не сам, а его развращали. Да, народ забыл Бога и с удивительным равнодушием отнёсся к убиению Царя. Но не в толще народной рождались безбожные теории и «анекдоты» о Государе и Распутине, не в деревенских избах печатались газеты и пакостные книжонки, отравлявшие души людей и истреблявшие в них всё святое. Так что не в народной психологии причина победы большевизма.[33] В нас дело. Нас-то кто развращал? Нас-то кто вовлек в измену Государю? От кого ген. Алексеев научился так пренебрежительно смотреть  на своих Государя и Государыню? Понимал ли он потом, уже в ходе Гражданской войны, что без покаяния за соделанное, дело им начатое не будет иметь божьего благословения, а потому потерпит поражение?

 

    3. Теперь о «непредрешенчестве», которое, в общем-то, неизбежно вытекает из двух предыдущих положений. Если мы принимаем формулу «бороться просто за Россию», а Россия, как мы установили, не может быть ничем иным как Православным Царством (чего наши вожди принципиально не желали признавать), то найти ответ на вопрос: что же такое Россия - становится чрезвычайно затруднительным. Единственным выходом остается принять формулу «непредрешенчества», в просторечии сводившегося к формуле «главное - сбросить большевиков»[34].

    Здесь необходимо сделать одну очень существенную оговорку, без которой рассмотрение этого вопроса будет искаженным.  Дело в том, что вопрос о возможном государственном устройстве России для бойцов на фронте, для тех, кто сражался, решающего значения не имел. Люди шли в бой и на смерть по зову сердца, а не под влиянием рассуждений о «форме правления». Необходимость освободить Россию от ее поработителей заслоняла для них все. И борьбу эту белые вели не «во имя победы», а для спасения чести России. Сражаться с большевизмом надо было не для победы, а потому, что против этого нельзя было не сражаться. Успех или неуспех движения стоял для этих бойцов на втором плане. Поэтому объективные основания для появления «непредрешенческой» формулы в Белом Движении  были.

    Но для человека, поставленного во главе движения и просто обязанного представлять не только во имя чего, но  ради каких конечных целей он ведёт борьбу, формула «непредрешенчества» более чем странна. Я повторяюсь, но если отбросить все отговорки, то она ничто иное, как безсознательная готовность после победы в войне вручить судьбу России в руки людей, для которых Россия лишь удобное поле для проведения своих честолюбивых замыслов.

    Диктатор, который не знает какая конечная цель его борьбы - идеальный случай для деятельности разного рода политических проходимцев, способных войти в доверии к вождю и, прикрываясь его именем, проводить свои планы. Непредрешенчество - это добровольный отказ решать судьбу России, сделанный людьми, более всего имеющими на это право (ибо они проливали свою кровь), в пользу людей, совершенно равнодушных к России, если не прямых её врагов.

    И когда ген. Корнилов пишет в воззвании, что «русский народ сам решит свои судьбы и выберет уклад своей новой Государственной жизни», а ген. Деникин -, что «[русский] народ сам скажет чего он хочет», то наивностью этих заявлений можно только поражаться. Теперь, прожив ХХ век, мы очень хорошо знаем, что стоит за всеми этими красивыми словами, как делаются все эти «народные волеизъявления», «плебисциты» и «референдумы». Вся их техника именно так и построена, чтобы не дать народу «выразить свою волю».

    Уже в ходе борьбы стало ясно, что отказ определенно заявить о своих взглядах на будущую Россию приводит к тому, что обустройством внешних форм существования России начинает заниматься всякая либеральная, демократическая и околобольшевистская накипь, приставшая к Белому Движению.[35] Уже в ходе борьбы появились политические дельцы,  проникшие на различные государственные посты и, в конце концов, набравшие огромный вес и силу (явную и тайную). Нет никакого сомнения, что именно эти люди определяли бы в случае победы белых облик России. Если же ещё учесть, что и мiровая закулиса не сидела бы сложа руки, то становится ясно, что плодами победы белых воспользовались бы вовсе не те, кто своею кровью и жертвенностью эту победу обезпечил.[36]

    Противостоять этому захвату плодов нашей победы людьми, чуждыми России, при той духовной слабости и дряблости Белого Движения, не сумевшего даже распознать главный источник революционного зла, не было никакой возможности. Слишком слабы были наши материальные и главное духовные силы, чтобы в период начинающегося Отступления (Апостасии) противостоять мiровой системе зла, затратившей огромные усилия и средства на сокрушение Исторической России и не желавшей допустить даже намеков на ее возрождение.

    Поучительно в этой связи сопоставить Россию с Испанией, где в отличие от нас в сходных условиях победили белые патриоты во главе с ген. Франко.[37] Последний, в общем-то, выполнил нашу белую политическую программу: установил на переходный период национальную диктатуру, провел необходимые политические и социальные реформы, уничтожившие возможность повторения революционного взрыва, создал предпосылки восстановления монархии, наконец, передал власть королю, который до настоящего времени в христианском мiре является единственным монархом, обладающим хоть какой-то настоящей властью (имеет, например, право объявления войны и роспуска парламента). Но, несмотря на это, современная Испания прочно вовлечена в Новый Мiровой Порядок и стала одной из его шестеренок. Ген. Франко спас Испанию от Красного ГУЛАГа и не спас от Нового Мiрового Порядка.  При всех необходимых оговорках (о разном духовно-историческом призвании России и Испании, об ущербности католичества в сравнении с Православием, о многоплеменном составе России и т.д.) такая же судьба после победы белых ждала бы и Россию. Было бы  воссоздано государство, которое в основе своей разительно бы отличалось от советского ада и в то же время не имело бы духовной преемственности с Исторической Россией. Это государство оказалось бы неспособным защитить Россию от Нового Мiрового Порядка и в конечном итоге привело бы Россию к тому же жалкому состоянию, до которого ныне довел Россию большевизм.

     Если это сравнение кажется неубедительным, то давай тогда просто попытаемся представить на основании всего вышеизложенного, каков был бы облик России после победы белых. С учетом того, что вождями Белого Движения  Февраль и его последствия принимались, а возрожденная Россия мыслилась в отрыве от Православия и Самодержавия, как нечто отвлеченное, не имеющее четких границ и форм, каковые и должны были быть установлены «самим народом» на основе не известно каким образом организованного волеизъявления. Ген. Деникин уверен (Статья «Кто спас Советскую власть от гибели») что при таких условиях «после неизбежной кратковременной борьбы разных политических течений, в России установился бы нормальный строй, основанный на началах права, свободы и частной собственности». Не знаю, что имел ввиду ген. Деникин под «нормальным строем». Но теперь, с высоты исторического опыта мы и сами можем довольно точно описать состояние России после свержения большевиков, или, как пишут современным казенным языком, «нормализации положения»:

 

    Политическая жизнь страны попала бы в руки повылезавших из разных щелей политиканов, которые, прикрываясь «волей народа», приводили в действие свои закулисные планы,  губительные для России. Эти политиканы к тому же были бы несамостоятельными, а зависели бы от зарубежных кругов и тайных сообществ. Скорее всего, Россия превратилась бы в какую-нибудь либерально-демократическую республику, наподобие США или западноевропейских стран (может быть и с опереточным «монархом» во главе), в которой бы соблюдались «все права и свободы человека», живущего бездуховной жизнью, в сытую, довольную, материально обезпеченную страну - готовый кирпичик для грандиозного здания Нового Мiрового Порядка.

    С точки зрения хозяйственного уклада мы имели бы капиталистическую экономику, в значительной мере подчиненную мировому финансовому капиталу, главным образом еврейскому.

    В международном отношении мы оказались бы в сильной зависимости от ведущих мiровых держав и закулисных сил, когда русское имя стояло бы очень низко[38]. Не исключена была возможность отторжения от России целых областей (Прибалтийского края, Приморья, Закавказья, м.б. Белоруссии, Молдавии).

    Во внутренней жизни страна была бы раздираема межнациональными противоречиями и племенной враждой, ибо межнациональный мир в России возможен только под властью христианского монарха.

    Короче говоря, та «эволюция», которая проделана «Российской Федерацией» за 1992-1999 гг. была бы проделана не за 8, а за 80 лет - вот и вся разница.  Такая Россия Богу не нужна. Она Ему может быть не менее отвратительна, чем большевистская ленинско-сталинская Совдепия.  Поэтому Господь и попустил большевикам взять верх. Таким путем, может быть, открывалась перед русским народом последняя возможность - пройдя через ад коммунизма и вынеся из перенесенных испытаний духовные уроки - вернуться на свой исторический путь, на который он был позван Господом 1000 лет назад. Наша победа, видимо, означала возвращение от Октября к Февралю, а это был бы путь через постепенное разложение и гниение к окончательной духовной смерти русского народа и исторической России. На этом пути, видимо, для нас никаких надежд на спасение не было, а большевистский путь - путь Голгофы – давал хоть какую-то надежду.

     Русский народ в своей истории был призван Богом совершить нечто большее, чем просто создать «Единую, Великую, Неделимую Россию!» к которой звали белые. Историческое бытие России надломилось в Феврале, именно тогда русский народ (и в первую очередь его ведущий слой) отказался от своего божественного призвания, и в этих условиях попытка белых бороться «просто за Россию» - это стремление сохранить оболочку, из которой вынуто содержание. На тех принципах («неискаженный» Февраль), на которых Белое Движение собиралось возродить Россию, последняя ни развиваться, ни стоять не может. И то, что эти принципы несравненно выше принципов, проповедуемых красными, ничего не меняет по существу.

     Поэтому в историческом смысле нет никаких оснований противопоставлять большевизму Белое Движение. И не потому, конечно, что между ними нет, якобы, никакой разницы, как утверждают «монархисты»-сталинисты. Разница есть и весьма существенная. Состоит она в том, что красные ненавидели Россию и стремились к ее уничтожению, а белые любили Россию и предпочитали, как писал ген. Корнилов в своем воззвании, «умереть на поле чести и брани, чтобы не видеть позора и срама русской земли». Ясно также, что победа белых привела бы к установлению такого режима, который выгодно бы отличался от большевистского, ибо не может быть сомнения в том, что с человеческой точки зрения рыночная экономика лучше плановой, свободное землепользование предпочтительнее колхозного рабства, свобода вероисповеданий - гонений на веру, а русское трехцветное знамя  - красных звезд и красных тряпок над Кремлем. Их нельзя противопоставлять потому, что Белое Движение не могло вернуть Россию на ее исторический путь.

 

     Наконец, даже в духовном смысле Белое Движение было ущербным. Лежащая в его основе Белая Идея, (которую ярко и убедительно обосновал, а главное придал ей религиозное звучание проф. И.А. Ильин), по сравнению с красной «идеей» обладает неотразимой привлекательностью. Эта идея безкорыстного служения своей родине-России с готовностью отдать жизнь за нее безконечно выше большевицкого «идеала» о «светлом будущем», в котором находят полное удовлетворение «всё более растущие» человеческие потребности. Но по сравнение с Идеей (если это слово вообще здесь применимо) «Святой Руси», которой Россия жила веками, Белая Идея являет собою явный шаг назад, ибо понятие России сводит на чисто национальный уровень. В Белой Идее из триединого призыва «за Веру, Царя и Отечество!» исключаются первые два слагаемых. Они, конечно, полностью не исчезают, но умаляются настолько, что являются приложением, в лучшем случае следствием третьего слагаемого «За Отечество!». Можно выразиться так, что в Белой Идее «Святое» заменяется  «Священным». Исход белой борьбы показал, что одной любви к России, даже самой искренней и жертвенной для спасения России недостаточно. Если мы желаем возрождения России, то должны найти в себе решимость признать ограниченность и недостаточность Белой Идеи и вернуться к нашему исконному идеалу «Святой Руси», так емко выраженного призывом «за Веру, Царя и Отечество!» и который гораздо шире и основательнее идеала «Единой, Великой, Неделимой России», который был начертан на знамени Белого Движения.

     И, если восстановление России вообще будет ещё возможным, то произойдет оно не на основе Белой Идеи. Эта идея способна исцелить тех, чье сознание отравлено красным дурманом, но служить основой для возрождения России она не может. Я говорю это как человек, отношение которого к Белому Движению в свое время определялось одним словом - восхищение, и юношеской мечтой которого было прибыть в Новочеркасск к ген. Корнилову и записаться в Добровольческую Армию.

     Мы должны иметь мужество сделать следующий вывод: после февральской катастрофы спасти Россию могло только чудо, только божественное вмешательство. Но для этой божественной помощи необходимо было всенародное покаяние в «февральском грехе» и в первую голову образованного слоя нации, составившего опору Белого Движения  и более всего виновного в крушении России. Но, повторяю, сделано этого не было. При таких условиях возникло бы вооруженное сопротивление большевизму или нет, Россия неизбежно должна была подпасть под власть большевиков. Только в последнем случае мы, русские покрыли бы себя несмываемым позором, показав всему мiру, что по заслугам попали во власть этих людей и как нация, не имеем права не только на историческое существование, но даже просто на существование. Поднятая белыми борьба спасла честь России, а души всех честно павших в этой борьбе для Царства Небесного. Моральное значение этой борьбы непререкаемо. Но спасти саму Россию она не могла.

Твой во Христе А.»

 

Письмо 3-е.

 

    «Дорогой о Господе С.!

     В прошлом своем письме я попытался показать ложность исторических построений февралистов алфёровского толка в целом. Теперь остается рассмотреть некоторые частности и детали,  которые нельзя оставить без внимания ввиду их немаловажности.

    Прежде всего, хотел бы предостеречь тебя от соблазна вступить в полемику с Алфёровым с целью его переубедить. Вести такую полемику с людьми, которые слышат только самих себя, дело заведомо безнадежное и безполезное. Особенно, когда приходиться спорить с человеком, возомнившим себя непревзойденным гением всех времен и народов, великим «богословом» (с багажом знаний в объеме семинарского учебника) и выдающимся «историком» (не знающим элементарных вещей, вроде хронологии февральской революции 1917 г).

      Люди этого склада никогда ничему не хотели учиться серьезно ввиду своей врожденной «гениальности». Зачем, к примеру, тому же Алфёрову сидеть и кропотливо изучать первоисточники и работы специалистов, зачем ему дискуссии, споры, критика, если он и так всё знает? А ещё всё это требует времени и усердия, которых «гениям» всегда не хватает. Вся их энергия обычно поглощена грандиозными планами по «спасению России», т.е. устройству своей политической или церковной карьеры. Поэтому разбирать какой-либо вопрос обстоятельно для них слишком утомительно и сложно. Куда как проще заменить аргументацию - демагогией, работу мысли - словоблудием, а научный подход - идеологическим. Идеологический подход для таких людей тем и хорош, что оставляет полную свободу для произвола и позволяет под заранее готовую схему-клише подогнать удобные факты, а неудобные отбросить. Тут не нужны поиск, анализ и синтез эмпирического материала; вместо аргументов сгодятся ругательства; утверждения можно не доказывать, а высасывать из пальца; факты игнорировать; чужые слова извращать и перетолковывать; оппонентов не замечать или обливать грязью.

     Примерно по такой схеме написаны все историософские опусы Дионисия Алфёрова, которыми он как чертополохом буквально заполонил церковное Интернет-пространство.

    Но вернемся к теме нашего разговора.

    Во-первых, надо заметить, что Алфёров в качестве инструмента исследования постоянно использует давно доказавший свою порочность метод ложных аналогий. Вот и в отношении Белого движения он постоянно пытается проводить сомнительные аналогии с 1-ой русской смутой XVII века и строить на этом далеко идущие выводы.

    Другой распространенный у него прием - подчеркивать высокие нравственные и волевые качества вождей Белого движения, которых он противопоставляет нынешним военным деятелям РФ - лебедевым, грачевым, руцким и прочим. По его логике, если человек герой, то каковы его убеждения и мiровоззрение - это дело уже десятое. Главное - героизм.

    Ещё одни момент в алфёровских рассуждениях - это попытка отрицать участие мiровой закулисы в событиях Февраля, и сомнительный тезис о том, будто антихристовы силы делали в Гражданской войне (и позже) ставку именно на красный режим, а победы белых  якобы страшно боялись.

    Совершенно оригинальной является попытка «монархиста» Алфёрова переложить вину на отсутствие  монархического чувства у белых на … саму монархию. Он так прямо и пишет, что антимонархические настроения воспитались у многих участников Белого движения еще до «февраля», при монархии, однако утверждает, что у военных недовольство монархией сложилось не само по себе, а под влиянием неудачи в Японской войне и огромных потерь в войне Германской (к февралю 1917 г. в живых осталась 1/7 часть кадровых офицеров), т.е. виновато опять царское правительство, не подготовившееся к войне, и, конечно, сам Царь, хотя открыто обвинить Царя-Мученика не хватает наглости даже у Алфёрова.

    Однако всё же ему достает наглости утверждать будто «отречение» Императора Николая II и передача власти Временному правительству, которую Царь якобы одобрил в прощальном приказе, «парализовало монархистов» (буквальное выражение Алфёрова), которые, если бы не это отречение, горой бы встали за монархию.

     В лучших традициях февралистов «монархист» Алфёров продолжает муссировать и распутинскую тему. Опять, не обладая необходимым безстыдством прямо обвинить Государя Николая II  в «бездарности» и «некомпетентности» (особенно после его прославления Церковью именно как Монарха-Помазанника Божиего и Удерживающего мiровое зло), Алфёров  придумал такой изворот: мы, конечно, почитаем Государя как Св. Мученика, но не канонизируем всей его государственной политики (под этим можно понимать, что угодно, в т.ч. и Распутина).

     «Святые монархи часто оставляли после себя смутное время, преодолевать которое приходилось людям не святым, но героическим …» - буквальные слова Алфёрова.

   Итак, в этом  своем письме я попытаюсь подробнее рассмотреть следующие вопросы, которым в прошлом письме не было уделено достаточного внимания:

- о сопоставлении революционной Смуты  с событиями первой русской Смуты;

- о нравственных и волевых качествах белых вождей;

- о ставках мiровой закулисы в революции и Гражданской войне;

- о дофевральском недовольстве военных существующими порядками;

- об отречении Государя и отказе от власти всей Династии, что якобы выбило у монархистов твердую почву из-под ног.

 

    При попытке сопоставить и сравнить эпоху Гражданской войны с эпохой первой русской Смуты (начало XVII века) даже на уровне моих нынешних познаний (я в отличие от Алфёрова на «гениальность» и всезнайство не претендую) видно, что различие между этими эпохами качественное. Различие это (при всех частных сходствах, которые есть, кстати, и между французской и русской революциями) состоит, по моему мнению, в следующем:

    1) Тогда русские люди раскаялись в своих грехах, себя (а не, скажем Иоанна Грознаго или, там, Гришку Отрепьева) сочли виновными в крушении Св. Руси. Покаяние охватило значительное число русских людей (не всех, конечно) и как только это совершилось, Божия помощь снизошла к нам, и Смута, казавшаяся безконечной, была преодолена. Покаяние стало основой[39]. В 1917-20 гг. не каялся НИКТО (!), все (за немногими исключениями) искали виновного (Государь ли, Государыня, Гришка (Распутин), Керенский, Ленин, немцы, чехи, «союзники» и т. п до ¥), обвиняли кого угодно, но не себя. Каялся ли ген. Алексеев? Каялся ли Шульгин? Каялись ли Родзянко (открой его самоуверенные, напыщенные воспоминания «Государственная дума и февральская революция»), Львов, Гучков, ген. Рузский, ген. Лукомский, наши «монархисты» (которых, право, стоило спросить, как это так получилось, что вы живы, а ваш Государь мертв), ген. Крымов, А.В. Кривошеин (участник коллективной отставки министров летом 1915 г,, которой они шантажировали Государя, рассчитывая отклонить его от принятия Верховнаго Главнокомандования, - действие (да ещё и в военное время) просто возмутительное)? Каялись ли Тимофей Кирпичников со своими приятелями[40] и тот неизвестный казак, зарубивший на Знаменской площади ротмистра Крылова?[41] Каялись ли мы все? Это очень горькая черта в Белом Движении - почти полное отсутствие среди его участников чувства вины и покаяния.

    2) Движение, одолевшее первую Смуту, было «реставрационным». Русские люди поняли, что наказание им послано за отход от Божьей Правды, от предначертанного Им исторического пути Руси. Всеобщим желанием было вернуться на этот оставленный и заповеданный Богом путь. Не то было в эпоху Гражданской войны. Белое мировоззрение признало крушение исторической России свершившимся фактом: с Православным Царством считалось все кончено. Борьба против большевиков вдохновлялась не идеей вернуть потерянное в Феврале. Это движение не было «реставрационным». Это была попытка строить «новую» Россию (особенно ярко такое стремление выявилось в Крымский период борьбы). Я и стремился показать в предыдущем письме, что это попытка была обречена на неудачу потому, что Россия может существовать только как Православное Царство.

 

    Когда мы оцениваем вождей Белого движения, то мы должны, конечно, помнить о том, все они были ограничены своей эпохой, как и каждый из нас - человек своей эпохи. Но признание этого факта не отменяет и не изменяет главного вывода потому, что дело не в эпохе, а в том, как человек справляется с искушениями этой эпохи.

    У каждой эпохи эти искушения свои. И мы с тобой люди своей эпохи (эпохи крушения коммунизма и материализма и перехода к «новому мiровому порядку» и «новой» религиозности), искушениями которой являются (как я думаю) с одной стороны теплохладность и безпечность в отношении грядущего (и уже наступающего) антихристова царства, а с другой стороны «антихристобоязнь», когда человек всюду ищет «печатей», приобрел психологию сектанта и стал рабом своих страхов, раньше, чем рабом Антихриста. По тому, как эти искушения нашей эпохи преодолеваются различными людьми, мы с тобой и оцениваем этих последних.

    Подобным образом, и та эпоха имела свое искушение: искушение ядовитым духом безбожия, который незаметно, но безостановочно проникал во все уголки человеческой жизни, выражаясь: в политике - в рабстве у республиканско-демократических «идеалов»; в Церкви - в обновленчестве и модернизме; в науке - в поклонении идолу «эволюции» и т. д. И вот, никто из белых вождей перед искушением этим не устоял. Почти для всех из них Государь еще до Февраля стал «символом нации», а не Самодержцем, никто из них не видел «разницы» между республиканским и монархическим устройством государства, многие из них охладели к Вере, оставаясь христианами только по виду (формально) и т. п. С этой точки зрения, с точки зрения соответствия духовному вызову эпохи я и оцениваю их.

    Жестка ли моя оценка? Речь ведь идет не о моем личном отношении к нашим вождям. На личном уровне они стояли и стоят для меня очень высоко. Я никогда, например, не забуду, какой переворот произошел со мной после прочтения книг ген. Деникина (особенно меня поразила маленькая книжечка его армейских рассказов «Офицеры» и первый том «Очерков…»). Я впервые увидел, что значит смотреть глазами именно русского человека, и все другие книги (пусть и антисоветские), написанные, увы, людьми «советского» склада, показались мне жалкими. И, когда я читаю знаменитое воззвание ген. Корнилова (его часто называют воззванием к народу, но это была просто телеграмма, начинающаяся со слов: «Телеграмма министра-председателя за № 4163 …»), то ясно вижу, что оно вышло от человека чести и горячей любви к России. Слова из этого воззвания: «Русские люди! Великая родина наша умирает. Близится час ея кончины» с дальнейшим призывом ко всем «у кого бьется в груди русское сердце» бороться за «спасение родимой земли» остаются верными даже до наших дней. Не смог бы я с таким достоинством держаться на допросах как адм. Колчак и так спокойно и мужественно встретить смерть, как встретил ее он.

     Но, повторяю, дело не в личном отношении, а в исторической правде. А историческая правда  (вне зависимости от наших симпатий и предпочтений) требует честного признания того обстоятельства, что в отличие от той же первой Смуты, когда русская нация дала и духовных (патр. Гермоген. архим. Дионисий, келарь Авр. Палицын), и земских («общественных») (Минин, Мокеев), и тогда не различавшихся государственно-военных (Пожарский, Скопин-Шуйский) вождей, эпоха Гражданской войны не выдвинула ни одного вождя (ни духовного, ни государственного, ни общественного, ни военного), который бы оказался на высоте исторических задач. Лучший вождь, которого мы имели, - ген. Врангель (непричастный к Февралю, а в Крымский период борьбы впервые пытавшийся дать Белому движению религиозную опору[42]), даже он был увлечен ветром эпохи. И он пишет в своих «Воспоминаниях» (т.1 гл.1), что «Армия, как и вся страна, отлично сознавала, что Государь действиями Своими больше всего Сам подрывает престол. Передача Им власти Брату или Сыну была бы принята народом и армией не очень болезненно». Действительное бывают монархи (в нашей истории - Иоанн Грозный), которые действиями своими сами подрывают престол, но применить это к Государю Николаю II - нет, это положительно какое-то ослепление. Теперь-то мы знаем, кто подрывал Престол, как знаем и то, что среди них были именно те, которые очень желали от Государя передачи «Им власти Брату или Сыну», ибо прекрасно осознавали, что ветреный Михаил (не смогший устоять даже против плотской страсти, что выразилось в морганатическом браке) и неизлечимо больной Цесаревич не препятствие им для овладения Россией.

     Дело не в эпохе. Вот смотри: ген. гр. Келлер и ген. М.В. Алексеев. Оба родились в один год (1857) и в один год оставили наш мiр. Оба - люди своей эпохи (ген. Келлер в чем-то даже более ограничен, чем Михаил Васильевич). Но один устоял против соблазнов [43], а другой - нет. Соответственно и история распределила свои оценки: ген. Келлер (его, кстати, благословил митр. Антоний (Храповицкий) перед предполагавшимся отъездом генерала в Псков для возглавления Сев.-зап. армии) оказался среди тех, о которых сказано: «будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни», а ген. Алексеев … не мне его судить, но февральский позор лег на него пятном, которое не смогла смыть вся его последующая патриотическая работа.

      Алфёров говорит, что многое возмещали высокие нравственные и волевые качества. Верно и это. Я даже считаю, что постоянно проводимое Алфёровым сопоставление «Корниловых, Деникиных, Колчаков» с «Лебедями, Грачевыми, Руцкими» делает слишком много чести последним. Но и волевых и нравственных качеств совершенно недостаточно для распознания опасностей, грозивших самому существованию России. Положа руку на сердце, скажи, ну кто из вождей Белого движения видел и понимал, что без Царя Россия пропадет? Вот, ген. Деникин, благородный человек и честный воин, в 1922 г. пишет 1-й том своих  «Очерков …» и просто бездумно повторяет все те сплетни и предрассудки о Государе и Государыне, ходившие в либеральной среде. Через 5 лет после Крушения он все не может увидеть глубинных причин катастрофы. Смогли бы будущие «Деникины» (а ведь были не только Деникины и Кутеповы, были Май-Маевский и кокаинист Слащев. Почему бы не сказать, что «Грачев это Слащев сегодня»?) нашего времени распознать соблазны эпохи и уберечь Россию от «нового мiрового порядка»? Эти соблазны очень тонкие, они далеко не всегда возмущают нравственное чувство, их можно увидеть только духовным взором, который был, например, у Государя, а у наших вождей не было.

    Да, Русская Церковь в те времена имела настоящих светильников Православия, которых опять же нельзя сравнивать с епископатом МП, потому, что эта последняя вовсе не русская, да уже и не Церковь. До такого Русская Церковь действительно  никогда бы не дошла. Но …

     Но, и обновленчество и сергианство не заморскими ветрами к нам занесены и не в глубоком подполье таились, а развивались прямо и открыто в лоне самой Церкви. И ведь это не анекдот, а факт, что, когда большевицкая артиллерия уже громила горстку юнкеров, с отчаянием обреченных защищавших Москву, заседавший в Кремле Поместный Собор Русской Церкви занимался вопросами … клиросного пения![44] И ведь  патр. Тихон после Послания от 19 янв. 1918 г, в котором анафематствовал большевиков, и письма «Совнаркому» от 25 окт. 1918 г., в котором прямо обличал их в преступлениях, в 3-ем Послании от 6 (или 8?) июля 1919 г. призывал христиан «отбросить меч» расправы, отказаться от борьбы, а в 4-ом Послании от 25 сент. 1919 г. (решающие сражения на Юге России!) только лишь оправдывается от клеветнических наветов большевиков на Церковь и требует подчинения «Советской власти» и исполнения ея распоряжений (конечно, с известными всем нам оговорками о подчинении Богу и человекам). Это в любом случае отказ от всякой борьбы с поработителями России. Думаю, что Послание это написано не из малодушных соображений. Но как оно не похоже на послания другого патриарха, Гермогена[45] и на послания самого патр. Тихона 18-го года!

     Конечно, митр. Антоний (Храповицкий) остался бы митр. Антонием при любых обстоятельствах. Но многих ли увидели бы мы рядом с ним, вот вопрос! Взглянем на историю РПЦЗ, свободной, непорабощенной Церкви, в которой были и (тот же) митр. Антоний, и митр. Анастасий, и митр. Филарет и свт. Иоанн (Максимович) и арх. Аверкий и архим. Константин и т. д ., а теперь остался … один митр. Виталий, а весь Синод в полном составе (и незаметно для себя) перешел в лагерь приемлющих «новый мiровой порядок». Вот вопрос, который встает: а не получили бы мы через 80 лет после победы вместо синода митр. Виталия синод митр. Лавра, только не в Нью-Йорке, а в Москве?

 

      Относительно планов «мiровой закулисы» я говорил лишь то, что ее целью было уничтожение ненавистной ей Православной России. После того, как в Феврале эта цель была достигнута, задачей закулисы стало не допустить «реставрации». В этом смысле Алфёров прав, ей предпочтительнее был «красный вариант», как стиравший с географической карты имя России вообще. Но и «белый вариант» её бы устроил, ведь к возстановлению Православного Царства он тоже не вел (в этом и трагедия нашей Белой борьбы). Разница здесь примерно та же, что и для игрока, который, конечно, предпочитает сорвать весь банк, но если это почему-либо невозможно, то он согласен выигрывать и по частям, ставя на чет-нечет, красное-черное (или «белое»).

     «Красный вариант», кстати, нес мiровой закулисе не одни только радости. Было опасение (и будущее показало, что не безпочвенное) выхода «красных» из под контроля, обострявшееся откровенными притязаниями большевиков на мiровое господство, о чем они заявляли во всеуслышание. Это были возможные будущие конкуренты в борьбе за овладение мiром и в этом своем качестве весьма опасные «партнеры». «Белый вариант» от этих недостатков был свободен. Управлять Россией «февральской» из-за кулисы было просто, удобно и безопасно. Книга Саттона «Уолл-стрит и большевицкая революция» при всем богатстве собранного материала страдает недостатком всех «западных» книг, авторы которых России не знают. Если бы мiровая закулиса хотела победы красных, то для этого не надо было искать никаких тайных «каналов» помощи, а нужно просто было признать большевиков за законную власть, а нам прекратить всякие военные поставки, счета наши в европейских и американских банках заморозить, своих представителей с белых территорий отозвать. Этого не делалось. Этими поставками нас шантажировали, прельщали, убаюкивали, но они не прекращались. Мне думается, что всё же «закулиса» имела главной целью нанести России наибольший ущерб и с этой точки зрения определяла свое отношение к борющимся лагерям.

           

      Касательно недовольства военных людей правительством и монархией я могу сказать следующее. Во-первых, это недовольство только прикрывалось неудачами в Японской и Великой войнах, а в действительности имело другие причины. Вот Алфёров пишет, что к февралю 1917 г. в живых осталось только 1/7 часть кадрового офицерства. Кто же тогда выражал «недовольство», как не эти 6/7 некадровых (бывшие студенты, мелкие чиновники, сельские учителя, вся та наша русская интеллигенция), которые и безо всякой войны, когда не было на них армейского мундира, выражали свое «недовольство» «бездарным» правительством и «позорной» Японской войной не с меньшей, а с ещё даже большей страстностью. Из этих 6/7 некадровых никто Японской войны[46]  в глаза не видел, однако «недовольство» ея ведением испытывал.

       Во-вторых, непонятна сама постановка вопроса. Может ли военный человек в монархическом государстве[47] позволить своему «недовольству» разрастись до пассивной, тем более активной (как у ген. Крымова) измены своему Царю? Мыслимо ли представить, что за 100 лет до этого в 1812 г. русские офицеры от князя Голенищева-Кутузова до «капитана Тушина» «недовольные» падением Смоленска, огромными потерями и поражением в Бородинском сражении (по тогдашним военным воззрениям побежденным всегда считался отступивший), оставлением Москвы начали бы подкоп под своего Государя? Что вообще было бы с Россией в ее истории, если бы служилые люди позволяли себе капризно выражать свое «недовольство», появление которого уже есть свидетельство духовного перерождения.

     Конечно, нельзя отрицать, что значительная доля вины за недостаток боеприпасов, вооружения и плохое снабжение, выявившиеся в 1915 г. и повлекшие колоссальные людские потери, лежит на правительстве (прежде всего на военном министре, лично ответственном за эти вопросы).

     Но не только деятельность правительства была причиной тяжелого положения Русской армии в Великую войну. Не генерал ли Брусилов устроил безсмысленную мясорубку на Стоходе в сентябре-октябре 1916 г., когда уже стало ясно, что наше летнее наступление выдохлось, что дальнейшие жертвы просто безполезны, они могут дать только ничтожное, стратегически (да и тактически) ничего не значащее приращение территории? Не та же ли Ставка Вел. Кн. Николая Николаевича (столь почитаемого армейским офицерством) своей властью, помимо правительства при отступлении 1915 г. устроила новое «переселение народов», насильно гоня от наступающего врага жителей западных губерний на восток и внося тем невообразимый хаос, как в жизнь внутренних губерний (где повсеместно вспыхивало недовольство против «пришлых», приход которых увеличивал дороговизну жизни, даже нес эпидемии заразных болезней), так и в тыл собственно действующей армии, нарушив ее снабжение (а пеняли, кстати, за все это правительству). Кто ответственен за то, (свидетельство ген. Деникина) что в первые военные месяцы роты уходили на фронт на 50% (по штату положено 10%) укомплектованными унтер-офицерами (т. е. испытанными старыми солдатами); этот ценнейший кадр был истреблен в боях 1914-15 гг, а ведь унтер-офицерский состав это опорная сетка, на которой держится солдатская дисциплина всякой части; как бы они пригодились в феврале 17-го для поддержания расшатавшейся дисциплины в тех же запасных батальонах?! (а приходилось спешно производить каких-то кирпичниковых).

    Неужели за это ответственны Щегловитов с Коковцовым, а не Генштаб с мобилизационными отделами округов? Кто, наконец, ответственен за катастрофу в Восточной Пруссии? Когда внимательно рассматриваешь ход военных операций, то просто поражаешься неумелостью ген. Ренненкампфа и Самсонова[48], которые (а вовсе не Председатель Совета министров И. Л. Горемыкин, тем более не Государь и монархия вообще) виновны в гибели целой армии. А вместе с ними виновны и Главноком. фронтом ген. Жилинский, не сумевший координировать действия своих армий, и Вел. Кн. Николай Николаевич, увлеченный «более перспективным» юго-западным направлением, где тогда били австрийцев, и забросивший направление северо-западное. И когда говорят, что войска из-за политических причин вступили на территорию Германии неподготовленными, то надо помнить, что военное поражение наступило раньше, чем сказалась эта неготовность (недоукомплектованность личным составом, плохой подвоз, неналаженный тыл и т. д.). Командный состав оказался не на высоте. Вел. Кн. Николай Николаевич был (по общему свидетельству) хорош на красносельских маневрах гвардейской кавалерии, но к ответственной должности Верховнаго он лично оказался не готов совершенно. И он же потом ругательски ругал правительство на неготовность в войне!

      Наше офицерство искало виноватых только в Правительстве, а себя виновным в плохой подготовке к войне не считало (как и потом многие из них считали виновными в революции других, но не себя). Поэтому всё это показное недовольство «бездарным» правительством в военной среде имело те же корни, что и в общественности, и сильно отдавало лицемерием. Деятельность правительства в ходе войны я склонен оценивать скорее положительно. Уже то, что вплоть до февраля 1917 г. Россия, единственная из воющих держав, обходилась без карточной системы, а накопление денежной массы (инфляция) в 1916 было таким же, как и в 2001 г в РФ (и это при том, что гучковские ВПК безудержно спекулировали, выполняя государственные заказы на вооружения по ценам в 3-4 раза завышенным, а деятельность этих комитетов была выведена из под надзора правительства) говорит в его пользу.

 

     Теперь я должен перейти к важнейшему вопросу, который непосредственно к Белому движению не относится, и потому я не рассматривал его в предыдущем письме, но который в свете указанных замечаний нужно исследовать. Речь идет об отречении Государя,  об отношении к этому отречению военных (и не только) людей и о явлениях, со всем этим связанных. А также о политике Государя вообще, влиянии Распутина и т. п.

     Сначала о политике Государя. Политика эта была очень разумная и взвешенная. Она казалась непоследовательной, «безвольной» и «преступной» только духовно слепым людям того времени, привыкшим судить все с точки зрения «здравого смысла». Конечно, если посмотреть человеческим, обывательским взглядом, то «ошибок» действительно было немало. Но все замечания об «ошибках» государственной политики императора Николая II сразу же обезсмысливаются, если мы поймем, что духовному взору Государя (недоступному нам, грешным) открывалась вся та бездна зла, уготованного мiру в ХХ столетии и уже властно вступившего в жизнь человечества с началом Мiровой войны. Тогда станет ясно, что ни соответствующая кадровая политика, ни ужесточение борьбы со смутьянами и крамолой, ни хозяйственные (экономические) и политические преобразования не решали вопроса и не могли предотвратить начавшейся Мiровой Революции, как невозможно никакими человеческими средствами предотвратить попущение Божие.

     Здесь корни того странного «равнодушия» Государя к тем «замечательным и практичным» с человеческой точки зрения проектам П. А. Столыпина. Государь видел и понимал, что разворачиваются события, имеющие духовное, а не материальное измерение, соответственно и средства противодействия (или содействия) им должны избираться духовные. Кроме него этого не видел и не понимал никто (кроме м. б. Государыни). Это особенно ярко сказалось (я несколько забегаю вперед) в отречении Государя.  В те дни Государь, оставаясь правителем и отдавая человеческие распоряжения, мыслил и чувствовал в категориях греха, искупления и жертвы. И, уподобляясь Сыну Божию, себя был готов принести в эту жертву в последней надежде образумить русский народ, ибо если и такая жертва не встряхнет его, то исторически этот народ конченый. Так видел и чувствовал Государь. Он понимал, перед какой бездной стоит Россия, он понимал, что ещё шаг, и она рухнет в нее, и возврата не будет. А ему несли какие-то дурацкие телеграммы от пустого и подлинно «бездарного» Родзянки о необходимости «немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство»…А ему Гучков и Шульгин нашептывали ничтожные и близорукие советы в чью пользу отрекаться и кого назначить премьером… А ген. Рузский даже дошел до дерзости, прикрикнув своему Царю, как какому-то (не знаю, сами подберите сравнение): «Ну, решайтесь!!». И вот если мы сумеем с этой духовной точки зрения взглянуть на Государя, то все жалкие обвинения в «плохой» политике падут и святой его облик засияет во всей славе безо всяких оговорок об «ошибках». Будет ясно, что дело не в том, чтобы «вместо Саблера был назначен Самарин» (о. Г. Шавельский), а Распутин был удален от Двора. Легковесность суждений об «ошибочной» политике станет очевидной.

      Государя мы действительно почитаем как Св. Мученика. Но почитаем в неразрывной связи с его служением как христианского монарха, которое переплетено (никуда от этого не деться) с этой пресловутой «политикой», бывшей непосредственным воплощением этого служения. Мы имели Государя, который желал и по мере сил стремился проводить истинно христианскую политику (а во всякой такой политике, конечно, всегда будет что-то не от мiра сего), и если она не удалась, то ответственны за это не Государь, не «Царица-немка», не Распутин, не Горемыкин или Штюрмер, а все мы, оказавшиеся недостойными своего христианского Царя, потому что желали жить не как христиане, а как язычники или безбожники.

      Я не хочу ни восхвалять, ни осуждать Распутина как человека, но нельзя не видеть, что из него создали огородное пугало, вокруг него и про него (и тогда и сейчас) искусственно и сознательно раздувались неправдоподобные сплетни и всевозможные слухи и все это с единственной целью: опорочить Государя. Я убежден, что при любом мало-мальски уважительном отношении к Царю (здесь не нужно даже никакого развитого монархического правосознания) распутинская история заглохла бы, не успев толком и развернуться.  И одно дело недовольство истинных монархистов как митр. Антоний (Храповицкий) и Лев Тихомиров (надо, однако, сказать, что и митр. Антоний и Л. Тихомиров непосредственно доступа к Царской семье не имели. Поэтому о Распутине они могли судить только по слухам, распространявшимся в их среде - среде православного духовенства (митр. Антоний) и консервативной общественности (Л. Тихомиров). Их оценки вследствие этого односторонни. Они справедливо могли негодовать против вещей, которых в действительности не было), а другое дело показное «недовольство» врагов России и монархии. Не надо, наконец, забывать, что в круг Августейшей семьи Распутина ввели как раз те, кто потом «возмущенно» негодовал и гневно «обличал» Государя за потакание «распущенному авантюристу». Клевета достигла таких чудовищных размеров[49], что, право, мы не сильно погрешим против истины, если скажем, что не было вообще ничего. Можно только утверждать, что Распутин имел доступ к Царской семье и, что на государственную политику он никакого влияния не оказывал. Все остальное это выдумки и ложь. В общении Государя с простым человеком из народа нет ничего зазорного, и оно понятно любому человеку православной традиции, но оно, конечно, совершенно «возмутительно» для тех, кто давно порвал и с верой и с царем и с отечеством, а на народ привык посматривать свысока. Это тот же самый случай, когда недовольство, порожденное совсем-совсем другими причинами, ищет себе удобного прикрытия и оправдания. Недовольны были не Распутиным, а тем, что во главе России стоит христианский Государь, и это обстоятельство обязывает всякого его подданного к соответствующему поведению, а именно: христианскому служению своему Государю за совесть, что было непереносимо для некоторых. Поэтому я считаю, что всякий честный историк может поднимать вопрос о Распутине, только с единственной целью показать каких размеров может достигать клевета у людей, одержимых злобой и ненавистью.

 

     Теперь об отречении и событиях, с ним связанных. Династия наша действительно похоронила саму себя заживо. Впрочем, ведь и задолго до Февраля стало ясно, что все держится на одном Государе, а потому так и вожделенно было его ниспровержение для многих врагов России, понимавших, что заменить Государя некем и после его отречения «наследство его будет наше».

     Но проф. И. А. Ильин, когда пишет в своей статье «Почему сокрушился в России монархический строй» о том, что вся династия отказалась от борьбы за престол, чем и обезоружила даже искренних сторонников монархии, вольно или невольно допускает передержку и, как мне думается, переставляет следствия и причины. Последовательность событий была не такая. Не сначала Государь отрекся, чем и лишил всех монархистов каких-либо оснований для борьбы за трон. Нет, Государь потому и отрекся, что положительно изнемог в этой удушливой атмосфере предательства, измены, трусости и обмана так называемых «монархистов», думающих не о том, как служить Царю, а о своем прибытке, частном успехе и благополучии.

    (К выводам Ильина надо относится с известной осторожностью, помня, что он то же не избежал соблазнов того времени и глубину и значение февральской катастрофы оценил далеко не сразу. Если прочесть написанное им в с февраля по октябрь, то, даже с учетом поправок на «революционную» цензуру, когда стало невозможным открыто высказывать воззрения правее кадетских, это можно ясно увидеть).

    Далее мне не совсем понятно, что значит утверждение, что «Особенно важным было отречение Имп. Николая II и передача власти Временному правительству, что было  отмечено и в приказе по армии», и это «парализовало монархистов».

    Отречение Государя последовало в пользу Брата, а не какого-то там Временного правительства. Об этом  «благоверном» (по словам Синода) Временном правительстве в Акте об отречении нет ни слова. Если же речь идет о прощальном приказе Государя по армии, в котором действительно есть призыв подчиняться Временному Правительству (ВП) и поставленным им начальникам, то приказ этот, благодаря запрету ВП на его обнародование и стараниям ген. Алексеева, проявившего в этом (и не только в этом) вопросе удивительное послушание ВП, не везде дошел даже и до армейских штабов. О его существовании не знал практически никто,  а потому ссылаться на него для оправдания своего отступничества и бездействия недобросовестно, нечестно.[50] «Легализация» переворота, придание ему видимости законности было заветным желанием наших фералистов-конституционалистов. Сделать им этого не удалось. Милюков, виднейший их представитель вынужден был признать, что, несмотря на все старания по легализации, «в общем сознании современников … новая власть … вела свое преемство не от актов 2 и 3 марта, а от событий 27 февраля». Эти слова, я думаю, достаточно изобличают всех желавших «законностью» отречения прикрыть свои «измену или трусость или (само)обман».

     Я возьмусь утверждать, что отречение Государя, вся совокупность обстоятельств, ему предшествовавших и его сопровождавших, не только не должны были «парализовать» настоящих, непоказных монархистов, но напротив должны были толкнуть их на решительные действия. Отречение Государя произошло при весьма сомнительных обстоятельствах. Официального манифеста об отречении не было. Последовала загадочная телеграмма на имя Начальника Штаба (лишь позднее сфальсифицированная в революционных газетах под манифест). Сам акт отречения состоялся под явным нажимом в каком-то Пскове, где царские поезда оказались не по своей воле, а в результате не менее загадочным образом возникших «безпорядков» на железных дорогах. Все это вкупе с распространившимися известиями о петроградском бунте, об изменнической деятельности Думы и ея Председателя должно было насторожить любого, хоть сколько-нибудь преданного своему Государю человека.

     И если какой-нибудь командир полка на Румынском фронте и мог отговориться неведением, то вся Ставка, все Главнокомандующие фронтами (и их штабы), флотами (и их штабы), командующие армиями (и их штабы), внутренними военными округами такого оправдания не имеют. Примеры генн. Келлера и хана Нахичеванского[51] показывают, что даже на уровне корпусных командиров не на словах, а на деле преданные своему монарху вполне могли всё сообразить и принять соответствующее решение. Но не сообразили. Потому что были «парализованы» отречением? Нет, потому что давно изменили в сердце своему Царю.

      Позволю себе одно очень смелое сравнение из нашего недавнего прошлого. 27 июня (10 июля) 2001 г. из недр канцелярии архиерейского Синода РПЦЗ вышли очень загадочный «Акт» и не менее загадочное «Определение». Сообщалось, что «Высокопреосвященнейший Митрополит Виталий … ввиду его преклонного возраста и болезненнаго состояния здоровия …уходит на покой» и, что это «свое заявление Высокопреосвященнейший Митрополит Виталий указал запротоколировать, что и было исполнено». Далее сообщалось о «назначении Архиепископа Лавра заместителем Председателя» Синода, о необходимости «возносить на всех богослужениях вслед за именем Первоиерарха … Господина нашего Преосвященнейшего Лавра, Архиепископа Сиракузскаго и Троицкого»; любые официальные документы, исходящие из Синода, объявлялись «без подписи заместителя Первоиерарха Архиепископа Лавра» недействительными, а «для обезпечения преемства возглавления» РПЦЗ намечалось «Созвать Архиерейский Собор … в г. Нью Йорке, сроком от 10/23 октября до 18/31 октября» «с главной целью избрать нового Первоиерарха». И «Акт» и «Определение» были подписаны всеми членами Синода во главе с митр. Виталием.

      Все верные чада РПЦЗ, уже давно с настороженностью следившие за деятельностью Архиерейского Синода, сразу заподозрили, что дело не чисто. Было слишком очевидно, что митр. Виталия заставили уйти на покой силой. Раздались голоса протеста, и в том числе последовало «Открытое письмо М. В Назарову», авторы которого иером. Дионисий и иерей Тимофей Алфёровы, несмотря на то, что оба синодальных документа были скреплены подписями самого вл. Виталия (это, казалось бы, должно было «парализовать» протестующих и «выбить из их рук всякое оружие») и, не взирая на заповеданное послушание священноначалию, писали (цитирую по присланной Вами брошюре): «Наш владыка Митрополит изгнан на покой. Известно, что сам он никак не желал уходить. Изгнан … в самой грубой форме. … Мы признаем законным священноначалием нашего изгнанного Первоиерарха, а его увольнение законным не признаем. По сути дела, совершен церковный переворот, революция, признать которую мы считаем грехом» (выделено в оригинале - А. К.).

      Золотые слова! Вот такими бы словами нашему Синоду в марте 1917 г. и обратиться к православному народу и написать черным по белому: «Наш Государь низложен. Известно, что сам он никак не желал уходить. Мы признаем законным нашего изгнанного Государя, а его отречение законным не признаем. По сути дела, совершен государственный  переворот, революция, признать которую мы считаем грехом». Но не такое послание выпустил Синод. Вместо него вышло это, тошнотворно-унылое: «Свершилась воля Божия … Доверьтесь Временному правительству все вместе и каждый в отдельности .. чтобы подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело … Да благословит Господь труды и начинания Временного Российского правительства».

      Почему-то не могу представить Алфёрова, сидящего за письменным столом и выводящего на бумаге вместо вышеприведенных слов нечто вроде: «Свершилась воля Божия … Доверьтесь нашему Архиерейскому Синоду все вместе и каждый в отдельности … Да благословит Господь труды и начинания митрополита Лавра…».

     Вот ген. Врангель (лучший из белых, человек безупречной чести) узнав об отречении Государя «решил сообщить войскам оба манифеста и с полной откровенностью рассказать», что «Обстоятельства, сопровождавшие отречение Государя мне неизвестны, но манифест, подписанный Царем, мы ‘присягавшие ему’ должны безпрекословно выполнить» [курсив мой - А. К.].

      Опять же не могу представить Дионисия Алфёрова разъясняющего своим прихожанам, что «обстоятельства, сопровождавшие уход на покой митр. Виталия» ему «неизвестны», но документы «подписанные владыкой, мы ‘присягавшие ему’ должны безпрекословно выполнить».

      И если такое невозможно представить даже в отношении трусоватого Алфёрова, то ясно, что все разговоры о том, что «Государь, дескать, отрекся и освободил нас от присяги, и лишил нас возможности бороться, и велел повиноваться ВП» - это у людей честных самообман или желание заглушить чувство вины, а у людей безчестных - ложь, прикрывающая измену своему Государю. Эти последние принимают невинный вид и с деланным изумлением говорят первым: «Как же мы могли бороться? Ведь он сам отрекся, а за ним и вся династия. Как же тут можно было бороться? Если человек сам не хочет быть царем, то бороться уже никак невозможно», а первые, убаюканные этими речами, и, видя только формальную сторону дела[52], послушно кивают головами. А отвечать на это надо было бы: «А не так ли обстоит дело, господа, что невозможно не отречься монарху в стране, ведущий слой которой, чуть ли не поголовно не желает иметь Государя и только ждет подходящей возможности изменить ему?»

      20 лет своего царствования Государь стремился преодолеть тяготившее его отчуждение ведущего, культурного слоя нации от Престола. 20 лет он встречал непонимание, осуждение, холодность, скрытые презрения и насмешки. 20 лет рука его повисала в воздухе и 20 лет  обступившие престол мешали единению Царя с народом, что было самым большим и искренним желанием Государя (отсюда, наверное, и привязанность к Распутину, простому человеку из народа). Поэтому удивляться приходится скорее не легкости отречения, а долготерпению Государя, которого его так называемые «верноподданные» уже давно не хотят видеть Государем.

      И когда мы изучаем события февральских дней, то за всем ворохом этих циркулярных и нециркулярных телеграмм, разговоров по прямому проводу и обменов депешами между штабами, Петроградом и Ставкой от нашего взора как-то ускользает то, что же совершалось в эти дни. Но вдумаемся: «в дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину» Начальник Штаба Действующей Армии вкупе со всем высшим генералитетом заняты тем, что изыскивают пути и способы наиболее безболезненного удаления своего Государя и Верховного Главнокомандующего от власти. И после этого говорить о том, что отречение угасило присягу и «выбило из рук монархистов оружие», лишив их оснований для борьбы …Не надо было изменять своему Государю, тогда не понадобилось бы и искать оснований для борьбы, ибо никакой «борьбы» тогда бы и не потребовалось.

     И если мы говорим, что отречение Государя «погасило» верность присяге, и «выбило из рук монархистов всякое оружие», то давай будем последовательны и приложим те же соображения к вл. Виталию и его «уходе на покой». Скажем ли мы, что появление синодального Акта от 27 июня (10 июля), вполне законного по форме, на котором первой стоит подпись митр. Виталия, «выбило из рук» верных членов РПЦЗ «всякое оружие» и «погасило» всякое желание борьбы? Напротив, не скажем ли мы, что этот документ и заставил пробудиться даже самых безчувственных? Так и тогда, появление Акта об отречении, подписанного Государем и по форме вполне законного, должно было не «парализовать», как монархистов, а побудить их к решительным действиям. Так настоящий монархист гр. Келлер (не как те завсегдатаи столичных «салонов» или монархисты «потому-что-другого-не-существовало-в-природе», говоря словами адм. Колчака) и поступил, заявив, что он не будет подчиняться Временному правительству, не признаёт его законным, не будет присягать ему, а если нужно, то готов и двинуть свой корпус на помощь Государю, не страшась «ужасов» гражданской войны.

      И, как возникшее сопротивление в РПЦЗ закончилось тем, что на октябрьском Соборе 2001 г. (на котором синодальные заговорщики готовили свое «обезпечение преемства возглавления») вл. Виталий сумел (в отличие от Государя) вырваться из цепких рук «собратьев»-архипастырей, взял назад свою отставку и на свободе объявил о возглавлении РПЦ в Изгнании, призвав всех верных следовать за собою, точно так же бы и Государь при наличии с нашей стороны хоть малейшего желания к сопротивлению, сумел бы вырваться из псковского плена, взял бы назад свое отречение, призвал бы верных (а они были, особенно на низших уровнях армейской пирамиды) следовать за собою и вся эта «всенародная» ненависть к монархии развеялась бы как дым. Нет, не отречение Государя «погасило» присягу, а угашение задолго до Февраля присяги в сердцах «верноподданных» (которыми, говоря словами замечательных стихов А. Несмелова, «сто сорок миллионов себя звало») привело в Феврале к внешней измене, которая давно созрела внутренне.

     И я должен сказать, что когда основатель Зарубежной  Церкви митр. Антоний (Храповицкий) теми же самыми соображениями (Государь, де нас «разрешил» от присяги) оправдывает синодальное послание марта 17 г. (и другие связанные с ним акты: о поминовениях, об отмене прежней присяги и приведении к присяге новой и т. п.), он погрешает против исторической правды. Синод первым, как духовно ответственный за всех православных русских людей, должен был не следовать за предателями, а заявить, что «кругом измена, трусость и обман», предать анафеме мятежников[53]. Требовалось то самое исповедничество, которого (и мы преклоняемся перед ним, почитая новомучеников) так много было потом, когда было уже поздно.

     Вот почему я считаю, что Белое Движение было обреченным. Среди его участников так и не появилось осознания того, кто же виноват в свершившимся с Россией, и каковы причины ея крушения. Белое движение было заострено против большевизма, его считало главным врагом, с ниспровержением которого (поголовная уверенность всех белых) Россия непременно воскреснет. Взглянем на наше время. Коммунизма и красного большевизма больше нет, хотя повреждения и раны ими нанесенные остались и кровоточат. Но Россия не только не воскресла, но катится в новую бездну. Вы скажите, белые хотели не такого. Да, хотели мы не такого. Но вышло бы именно так! Почему? Потому, что подлинные истоки гибели нашей Родины узнаны не были, и большевизм, бывший следствием, принимался за причину. Устранение этого следствия не устраняло его причин. Разложение пошло бы не кровавым «октябрьским», а гниющим «февральским» путем.

     Белая борьба, конечно, принадлежит к тем страницам русской истории, которых не приходится стыдиться. Но Белая идея это некоторая мечта, которой необходимо «переболеть». Скажу даже, что кто ей не переболел, кто к Белому движению равнодушен, тот и не русский. Но как вырастает человек из детских одежд, так должно и русскому национальному самосознанию перерасти Белую идею. Не отрекаясь от нея (как не отрекается человек от своего детства) и, защищая ее от клеветников, увидеть, тем не менее, ея ограниченность и неспособность помочь нам в борьбе с искушениями современной эпохи.

 

Твой во Христе А.»